Человек, который принял жену за шляпу и другие истории из врачебной практики   ::   Сакс Оливер

Не ориентируется в пространстве по левую руку, игнорирует левую сторону? Оптико-пространственная агнозия. Опять-таки затылочные доли. Не может узнать перчатку? Предметная агнозия. Не осознает своего заболевания? Анозогнозия, чаще бывает при поражении правого, субдоминантного полушария… Кстати, у П. при обследовании с левой стороны рефлексы выше. А вот то, что П. не смог на ощупь отличить шляпу от головы… Или то, что он не узнал перчатку, даже взяв ее в руки… Похоже, затронуты теменные доли, их нижние отделы. Похоже, мы начинаем понимать, в чем дело.

Однако, рассуждая так, мы обманываем сами себя. Для обыденного врачебного мышления называние равнозначно пониманию. Определить симптом, сгруппировать симптомы в синдром, соотнести его с определенной мозговой локализацией. Продумать программу лечения. Что ж, для практических целей этого довольно. Но называние и понимание – разные вещи. Мы попадаем в ловушку терминов. Более того, мы, специалисты, получаем удовольствие от произнесения этих необычных слов, родственных магическим заклинаниям. Сакс тоже словно перебирает их – апраксия, агнозия, атаксия… Но давайте переведем эти термины на русский язык. Человек не узнает лиц. Мы говорим: у него прозопагнозия. В переводе с греческого – невозможность распознавать лица. Человек говорит: я не могу находиться на открытых, людных пространствах, меня охватывает страх. Мы говорим – у него агорафобия. В переводе с греческого – боязнь открытых людных пространств. Иными словами, мы просто возвращаем то, что узнали о пациенте, но на непонятном для непосвященных языке… Большинство медиков, превращая информацию о пациенте в кирпичики научных терминов, как бы выстраивает стену между собой и пациентом – и рассматривает свое творение. За этой стеной – живой человек, неповторимая личность. Ученому нужно совершить немалое усилие для того, чтобы проломить преграду, которую он сам же и построил. Это и делает Оливер Сакс.

Психиатрия предпочитает изучать патологию «у королей и поэтов». Чем сложнее и прекраснее здание, тем величественней и привлекательней руины. Самые известные пациенты психоанализа, к примеру, были личностями исключительными. Анна О. (псевдоним Берты Поппенхайм), первая пациентка Й. Брейера и 3. Фрейда, впоследствии прославилась как пионер социальной работы в Германии. Ее называли «целительницей человечества». Уникальными, исключительными были и симптомы болезни этой женщины.

Необычными были и пациенты А. Р. Лурии: у одного – небывалая воля к жизни и мужество, у другого – феноменальная память. То же касается и пациентов Оливера Сакса. На страницах его книги встречаются исключительность и повседневность. Профессор музыки П. и «тикозный остроумец» – замечательно одаренные личности. И проявления их болезней выглядят гораздо интереснее, сложнее. Из этих историй можно извлечь больше уроков, они наталкивают на подлинно философские размышления.

Но не меньше впечатляют и трагедии простых людей. Мы видим личность и в пациентах, потерявших память, и в «простаках» – людях с глубокими нарушениями интеллекта. Как понять таких больных нам, не умеющим понять самих себя? Вот художник-аутист, не умеющий сказать ни слова – и превративший рисование в единственный способ общения с миром. Вот два близнеца, обладающие феноменальными числовыми способностями. Но и здесь Сакса интересует не столько «выдрессированность» близнецов (он даже употребляет старый клинический термин, далекий от политкорректности, – «ученые идиоты»), сколько трагедия этих людей, которых врачи разлучили для «улучшения их социальной адаптации».

По-моему, указать читателю путь к самому себе через понимание измененной (но неуничтожимой) личности пациента – главная миссия Оливера Сакса.

Борис Херсонский.