Емельян Пугачев (Книга 2)   ::   Шишков Вячеслав

Оная птичка могла выражаться на двенадцать ладов. Она, бывало, матерится, а господа от хохота чуть на пол не падают.

- Кто же обучал-то её? - спросил всерьёз заинтересованный Барышников.

- А её отдавали в науку олонецким пильщикам в ночлежку.

Барышников, пробиваясь локтями через толпу, отвёл Митрича в сторону, разъяснил ему цель предстоящего визита к Орлову и показал ему изумительной работы небольшой черепаховый, с золотой инкрустацией, ларчик.

- Ужели и этот не примет?

- Не примут.

- Ну, а коль я сей ларчик золотыми червонцами набью?

- Они в деньгах не нуждаются... Что им деньги? Толкнитесь-ка вы, батюшка, лучше к братцу их, к Ивану Григорьичу. Братец и даяние ваше примет и дело с вами сделает. Таково мнение моё... А впрочем, вам видней.

- Гм, - сказал Барышников, - надо подумать. А ты что тут, Митрич?

- Да так я, скуки ради. Старуха моя от водяной болезни умерла. Поил, поил её, голубушку, настоем из чёрных тараканов - знатец один советовал а она, царство ей небесное, вся водой и взнялась. Теперь один, как перст. Скучно. То к ней на могилку схожу, то в Александро-Невский монастырь - ко гробнице приснопамятного благодетеля моего императора Петра Фёдоровича... Ох-тих-ти...

- Иди ко мне служить. И тебе хорошо будет и мне честь - бывший императорский лакей при моей особе.

Огромная бородища Митрича зашевелилась от кривой улыбки. Он снял шляпу - лысина засияла под солнцем - и низко поклонился Барышникову:

- Премного благодарен вам, батюшка. Да ведь стар я.

- А я и не буду утруждать тебя больно-то. У меня лакей молодой есть. А ты станешь главным. Я тебе форму справлю с такими галунами, что ты и при дворце-то не нашивал. У тебя медали-то есть?

- А как же, батюшка, четыре штучки-с... А сверх того офицерский крест. Вся грудь увешена.

- Ну, стало быть, не надо лучше! Беру тебя!

- Сам государь изволил приколоть мне крестик-то. Оба мы с ним пьяненькие тогда были. Он говорит: "я, говорит, Митрич, люблю тебя... как папашу своего... На-ка, грит, носи. Да смотри, береги меня пуще". И при сих словах изволил снять крест со своея груди и мне приколоть. А вот я и уберёг его... Ловко уберёг благодетеля... - Митрич отвернулся, замигал, засопел, по его щекам покатились слезы.

- Не тужи. У меня тебе не хуже будет. У меня в намерении такие дела заворачивать, что ахнут все.

- Премного благодарствую. Я в согласьи.

Старуха Юсупова остановилась возле места, где продавали привезённых негров - под видом отдачи их в услужение богатым вельможам. Во дворец Юсуповых как раз требовались два негра. Был у них один, но состарился, да кроме того, граф Шереметев имеет у себя четырёх негров, а Юсуповым в чём бы то ни было отставать от Шереметевых не хотелось. Старуха сторговала двух негров - одного плечистого, средних лет богатыря, другого - лет тринадцати мальчика с печальными глазами. Она заплатила высокую сумму, втрое превышавшую цену за хорошего русского слугу. Княгиня с внуками села в подкатившую за ней карету, поручив лакею с полицейским доставить негров на дом в рябике.

По её отъезде разыгралась сцена, заставившая многих даже из видавших виды случайных зрителей содрогнуться. Старуха Юсупова не знала, что ей придётся навеки разлучить отца с сыном. Если б она знала это, она купила бы вместе с мальчиком и отца его или же отказалась бы от покупки сына. Когда отец, уже седоватый, но мускулистый, плотный человек, увидал, что его сына уводят, а он остаётся и, может быть, будет продан где-нибудь в другом государстве, он бросился к плачущему детищу; сын повис на его шее и замер. Белки огромных глаз отца засверкали, толстые губы скривились в страшную гримасу, обнажив ряд белейших, как саксонский фарфор, зубов.