Эпитафия спецхрану   ::   Джимбинов С

Родионову он писал: "Мы уже говорили с Вами неоднократно о трудностях, которые вызвало бы, в частности, опубликование известной Вам части "Азбуки" Л.Н.Толстого. Также кажется нам неприемлемым опубликование тех мест из дневника Толстого, которые содержат такие же взгляды в их прямом и реакционном, с нашей точки зрения, выражении, и мест, связанных с такими интимными сторонами жизни Л.Н.Толстого, которые могут породить у читателя совершенно неправильное мнение о нём... Теперь Толстого читают миллионы людей, всё более освобождающихся от грязи и грубых сторон прежней жизни, и им больно будет видеть Толстого не там, где он велик, а там, где он слаб". Предполагаемая вивисекция, таким образом, должна быть совершена в интересах самого Толстого. Когда-то профессор С.К.Шамбинаго, преподававший у нас в Литературном институте древнерусскую литературу, с большой обидой рассказывал, как непристойно однажды посмеялся над ним великий озорник А.Н.Толстой. "Этого старика, - будто бы сказал он, - надобно утопить в мужской уборной на станции Жмеринка. После сам же будет благодарить". Что и говорить, шутка грубая. Но всё-таки шутка. Фадеев, в отличии от А.Н.Толстого даже и не думал шутить. Он, судя по всему, и в самом деле полагал, что Толстой "сам будет благодарить" вивисекторов за все операции, которые они - из самых благородных побуждений, конечно, - будут проделывать над его текстами. А.А.Фадеев был в ту пору большим начальством. Генеральный секретарь и председатель союза писателей СССР, член ЦК ВКП(б). Был он, кроме того, одним из членов Государственной Редакционной комиссии, под наблюдением которой шло издание сочинений Л.Н.Толстого. Но Н.С.Родионов и Н.Н.Гусев, я думаю, обратились за помощью именно к нему не только по этим причинам. Дело в том, что Фадеев был пламенным поклонником Л.Н.Толстого, верным и преданным его учеником. О фанатической приверженности Фадеева (в особенности в первом его романе - "Разгром") художественной манере Толстого, его синтаксису писались литературоведческие исследования, над его чуть ли не рабской зависимостью от стиля Толстого потешались пародисты. Лучшего заступника за Толстого, чем Фадеев, трудно было найти. Но вот даже и он не пожелал заступиться за своего кумира. Может быть хотел, да не мог? Может быть, это было просто не в его власти? Не думаю. "Я вполне понимаю Ваше беспокойство по поводу тех изъятий, которые предлагает сделать Гослитиздат из полного собрания сочинений Л.Н.Толстого, - писал он Н.Н.Гусеву. - Но я должен Вам сказать, что, при всём моём преклонении перед гигантской личностью Л.Н.Толстого и перед его художественным гением, я, исходя из моих коммунистических убеждений, внутренне разделяю мнение работников Гослитиздата и отдельных членов Редакционной комиссии о том, что без изъятия отдельных мест в дневниках и письмах, а также отдельных произведений - нельзя выпускать в свет оставшиеся тома полного собрания сочинений". Может, кто и усомнится в искренности этих слов. Но я верю, что Фадеев не кривил душой. Он действительно "внутренне разделял" убеждение, что читателя, для его же собственной пользы, следует обмануть, превратив полное собрание сочинений в неполное, но сохранив при этом прежнее его наименование "полного". Напомню, все эти копья ломались по поводу академического издания, рассчитанного отнюдь не на массового читателя. К тому же речь шла о Толстом - величайшем из великих, о ком сам Ленин с восхищением говорил: "Какая глыба! Какой матёрый человечище!" С одной стороны, конечно, непротивленец и реакционер, но с другой всё-таки - матёрый человечище. А на что в этой ситуации могли рассчитывать писатели и мыслители, которые со всех сторон были объявлены реакционерами, ренегатами, мракобесами? ...