Казус Вагнер   ::   Ницше Фридрих Вильгельм

И действительно, каждый раз, когда я слушал Кармен, я казался себе более философом, лучшим философом, чем кажусь себе в другое время: ставшим таким долготерпеливым, таким счастливым, таким индусом, таким оседлым... Пять часов сидения: первый этап к святости! Смею ли я сказать, что оркестровка Бизе почти единственная, которую я ещё выношу? Та другая оркестровка, которая теперь в чести, вагнеровская, зверская, искусственная и невинная в одно и то же время и говорящая этим сразу трём чувствам современной души, как вредна для меня она! Я называю её сирокко.

Неприятный пот прошибает меня. Моей хорошей погоде настаёт конец.

Эта музыка кажется мне совершенной. Она приближается легко, гибко, с учтивостью. Она любезна, она не вгоняет в пот. Хорошее легко, всё божественное ходит нежными стопами первое положение моей эстетики. Эта музыка зла, утончённа, фаталистична: она остаётся при этом популярной, она обладает утончённостью расы, а не отдельной личности. Она богата. Она точна. Она строит, организует, заканчивает: этим она представляет собою контраст полипу в музыке, бесконечной мелодии . Слышали ли когда-нибудь более скорбный трагический тон на сцене? А как он достигается! Без гримас!

Без фабрикации фальшивых монет! Без лжи высокого стиля! Наконец: эта музыка считает слушателя интеллигентным, даже музыкантом, она и в этом является контрастом Вагнеру, который, как бы то ни было, во всяком случае был невежливейшим гением в мире (Вагнер относится к нам как если бы , он говорит нам одно и то же до тех пор, пока не придёшь в отчаяние, пока не поверишь этому).

Повторяю: я становлюсь лучшим человеком, когда со мной говорит этот Бизе.

Также и лучшим музыкантом, лучшим слушателем. Можно ли вообще слушать ещё лучше? Я зарываюсь моими ушами ещё и под эту музыку, я слышу её причину.

Мне чудится, что я переживаю её возникновение я дрожу от опасностей, сопровождающих какой-нибудь смелый шаг, я восхищаюсь счастливыми местами, в которых Бизе неповинен. И странно! в сущности я не думаю об этом или не знаю, как усиленно думаю об этом. Ибо совсем иные мысли проносятся в это время в моей голове... Заметили ли, что музыка делает свободным ум? даёт крылья мысли? что становишься тем более философом, чем более становишься музыкантом? Серое небо абстракции как бы бороздят молнии; свет достаточно силён для всего филигранного в вещах; великие проблемы близки к постижению; мир, озираемый как бы с горы. Я определил только что философский пафос. И неожиданно ко мне на колени падают ответы, маленький град из льда и мудрости, из решённых проблем... Где я? Бизе делает меня плодовитым. Всё хорошее делает меня плодовитым. У меня нет другой благодарности, у меня нет также другого доказательства для того, что хороню.

2

Также и это творение спасает; не один Вагнер является спасителем . Тут прощаешься с сырым Севером, со всеми испарениями вагнеровского идеала. Уже действие освобождает от этого. Оно получило от Мериме логику в страсти, кратчайшую линию, суровую необходимость; у него есть прежде всего то, что принадлежит к жаркому поясу, сухость воздуха, limpidezza в воздухе. Тут во всех отношениях изменён климат. Тут говорит другая чувственность, другая чувствительность, другая весёлость. Эта музыка весела; но не французской или немецкой весёлостью. Её весёлость африканская; над нею тяготеет рок, её счастье коротко, внезапно, беспощадно. Я завидую Бизе в том, что у него было мужество на эту чувствительность, которая не нашла ещё до сих пор своего языка в культурной музыке Европы, на эту более южную, более смуглую, более загорелую чувствительность...