Природа начала (Слово о слове)   ::   Елизаров Евгений

Двойственность человеческой природы обусловливает и двойственную природу порождаемого им знака. Незримый порыв человеческой души обязан облечься в какую-то осязаемую форму, вне этой вечной нерасторжимой связи материального с идеальным существование никакого знака даже немыслимо. (И тем более невозможно достижение никакого материального результата.) А это имеет свои фундаментальные следствия, определяющие очень многое во всей мировой истории. Принципиальная невозможность существования слова вне зримой формы знакового движения в конечном счете ведет к тому, что знаком становится любое физическое действие человека. Ведь воспринять что бы то ни было мы можем только благодаря видимому движению каких-то материальных структур между тем, сама по себе материальность не несет решительно никаких указаний на то, видимостью чего она является: видимостью ли кого-то сокрытого смысла, или видимостью чисто механических сотрясений плоти. А следовательно, не только собственно знаковое - без исключения каждое движение человеческой плоти приобретает как явный, легко распознаваемый рациональным взглядом утилитарный смысл, так и какое-то сокрытое значение. Поэтому любое физическое действие человека в этом мире оказывается элементом всеобщего созидательного процесса не просто потому, что влечет за собой - пусть и микроскопическую - деформацию в конечном счете всего материального его окружения, но и потому, что формирует самую душу тех, кто его окружает. Но если любое действие человека становится знаком, то ограничивать конечный его результат созданием одних лишь вещей оказывается невозможно. Другими словами, отсюда следует, что суть человеческого назначения не может быть сведена к построению каких-то машин, технологий или парламентарных систем, в своей совокупности олицетворяющих его цивилизацию. Все это - только внешность единого всевселенского созидательного потока. В природе человека творить, но в конечном счете единственным предметом его творчества является только бессмертная его душа. А значит, и любая создаваемая им вещь - да хотя бы тот же ватерклозет - скрывает в себе не столько то, легко доступное различению Базаровых, утилитарное измерение обыкновенной санитарии, что ограждает человека от элементарной заразы, сколько что-то метафизическое и трансцендентное всякой прагматике. Единственным началом созидания может быть только порыв человека к добру. А значит, выводом сказанного предстает и то, что приносимое человеком зло вовсе не является извечным атрибутом его собственной природы, как не является убийство атрибутивным свойством впервые поднятого и обработанного им камня. Сотканный из плоти, он вынужден жить и действовать в физическом мире, меж тем, все вещественное в этом мире имеет свои законы. Одним словом, причиняемое человеком человеку страдание это не столько его вина, сколько, может быть, его печаль. Впрочем, как мы уже могли видеть, эта печаль одновременно - и род той скорби, умножением которой, по словам, Екклезиаста, умножается познание человека, и средство его же исцеления от всякой боли. Ведь в конечном счете именно благодаря тому, что любой порыв его души должен быть облачен в материализованное движение его же плоти, человек и обретает способность чувства, а значит, и способность сочувствия чужому страданию. И не сочувствие ли образует собой квинтэссенцию нравственности, сострадание и совесть - только ли приставка роднит эти понятия? Да, это так: уже само появление человека на свет сопровождается страданием, но именно страдание - суть подлинное имя тому, что кладет начало добру. Наверное, боль, сопровождающая всякое физическое действие, и в самом деле необходима для воцарения всего того, ради чего оно предпринимается.