Против Сталина при Сталине   ::   Белкин Виктор

, когда вместе поступили в московский институт международных отношений (МГИМО или ИМО - кому как нравится).

Сейчас, в эпоху гласности, об ИМО пишут как о питомнике детей высшей бюрократии. В наше время означенных детей тоже хватало, хотя в основном это были дети не из самых верхов (за исключением, пожалуй, С. Молотовой), а слоя пониже, министерско-цекистско-генеральско-обкомовского, но все же для нас, безродных, это было весьма высоко. Впрочем, надо признать, что никто из "высокородных" своим происхождением особенно не кичился и, хотя своими связями сплошь и рядом пользовались, но открыто этим не хвастались. Мало того, в институте вообще не было принято распространяться про свои родственные связи, так что я до сих пор не уверен в высокородности или, наоборот, простонародности многих своих бывших однокашников.

Была в институте довольно большая прослойка людей, обладавших уже собственными заслугами, бывших фронтовиков, но так как в институт принимали в возрасте только до 25 лет, эта группа также не преобладала по численности.

Наконец, была масса просто вчерашних школьников, аналогичная подавляющему большинству сегодняшних студентов, без каких-либо связей и родства, но с резко повышенным интересом к общественным наукам. Собственно, нам правильнее было бы идти в Университет, но тогда престиж учителя, скажем, истории стоял крайне низко, гораздо ниже, чем теперь, а престиж ИМО, вероятно, гораздо выше, чем теперь. Так что я, как многие мои сверстники, двинулся именно в ИМО.

Хотя родственные связи при поступлении в ИМО были в ту пору необязательны, зато, как водится, был произведен тщательный отбор с точки зрения политической благонадежности, т.е. анкетных данных. При этом, поскольку речь шла о 17-18летних юнцах, собственной политической биографии не имевших, речь могла идти только о "наличии темных пятен" в биографии родителей и других родственников. Составление анкет было настоящим священнодействием. Благодушная дородная дама (кажется, секретарь приемной комиссии: ее фамилию и точное название постоянной должности в институте, где она была чем-то вроде зав. кадрами, я, к сожалению, не помню) говорила торжественным голосом своим подручным девицам: "Дайте ему большую анкету!" и действительно, вручалась какая-то чудовищная анкета, насколько я помню, на 28-ми листах, затем еще анкета на 8-ми листах, затем обыкновенный листок для учета кадров, затем еще какие-то бумажки, просвечивающие генеалогическое древо и поведение всех его ветвей под любым ракурсом. Анкеты в вышеуказанном порядке составлялись не только при поступлении, но и с не совсем запомнившейся мне периодичностью через каждые несколько месяцев, на что уходил полный рабочий день в отдельной, специально для этого предназначенной комнате. Иногда, если ты не укладывался в один день, на следующий день приходилось являться в ту же комнату, поскольку выносить за ее пределы заполняемые документы не разрешалось. Сам прием осуществлялся по результатам собеседования после "рентгена" (используя известную юмореску А. Райкина) комиссией во главе с Силиным, нач. управления кадров НКИД, а затем МИД, "прославившимся" впоследствии в своей роли советского посла в Праге во время переворота в феврале 1948 г. Ко мне он отнесся благосклонно, судя по переданным мне репликам, скорее из-за моей мощной физической комплекции, чем по другим причинам, ибо никакими родственными связями, или даже знакомствами с сильными мира сего, я не обладал.

В целом институт оказался очень хорошим. Во-первых, по всем или по крайней мере по многим предметам были первоклассные профессора и преподаватели, прекрасная библиотека с читальным залом, работавшим почти до полуночи. Для нас нередко вызывали лекторов - специалистов из других институтов по вопросам, не входившим в учебный план.