Встречный ветер   ::   Федоров Павел Ильич

В Суворовском училище проказничал, грубил воспитателям, придерживался глупого принципа "свободного" товарищества. Один раз с шоферами водки напился, за что был строго наказан. Вот так и дожился, что решил уйти из армии.

Все, о чем думал Петр, поднимаясь по лестнице, он рассказал Михаилу. И много услышал от него жестоких слов. Ромашков ругал его откровенно и беспощадно.

...В небольшой комнате на пустой бутылке и стаканах то вспыхивал, то угасал последний луч солнца. Горячий разговор друзей начинал остывать. Петр, слушая Ромашкова, почти беспрерывно курил.

Михаил подошел к окну и открыл его настежь.

- Ты поменьше кури! - отойдя от окна, попросил Ромашков.

- От твоих слов не только закуришь, горстями начнешь махорку жевать, - с грустной усмешкой ответил Пыжиков.

- Говорю то, что думаю. Такой уж у меня характер.

Петр, склонившись к столу, смял над пепельницей папироску и, подняв голову, тихо спросил:

- По-твоему выходит, что я уже нравственный урод?

- Нет. Это гораздо сложнее, чем ты думаешь. Даже и не в том дело, что ты пил с шоферами водку, нарушал дисциплину. Конечно, это похуже, чем горстями махорку жевать. Можно пожевать ее и выплюнуть. Беда в том, что ты эту жвачку во рту держишь. Говоришь, что ты совершил этот поступок сознательно: чтобы тебя уволили из армии, что тебе все надоело...

- И не скрываю этого. Сказал тебе, что решил стать ученым. Все делал сознательно.

- Дурацкая сознательность! - сердито проговорил Ромашков.

- Возможно, - пожал плечами Петр и, тряхнув головой, добавил: - Давай закажем еще одну бутылку. От твоих слов у меня в горле пересохло.

- Я пить не буду и тебе не советую.

Михаилу было искренне жаль Петра за то, что он бравирует своим ухарством, глупой откровенностью, гнет себя не в ту сторону.

Пыжиков сидел насупившись, одной рукою барабаня пальцами по столу.

Ромашков присел на диван и, взяв со стола журнал, стал перелистывать.

Оба почувствовали, что разговор не окончен. Но не знали, как начать его снова.

Михаил вспомнил, что ему надо идти встречать Наташу, и посмотрел на часы.

- А ты пошел бы ко мне заместителем? - вдруг спросил он Петра.

- Не знаю... Пожалуй, это зря, - растерянно ответил Петр.

- Выкинь ты эту жвачку и говори от чистого сердца! - с досадой в голосе сказал Михаил.

- А что мне говорить? Ведь и так все ясно. Тебе вдруг захотелось мной командовать, учить, воспитывать... Я сказал тебе, что не люблю власти над собой. Вот, например, я предложил купить еще вина, ты отказался. Значит, тоже живешь, как хочешь! В комнате я дыму напустил, ты сделал сейчас замечание. Вот видишь...

- А ты и сейчас туману напускаешь... петляешь, философствуешь, а до сути добраться не можешь или не хочешь.

- До какой сути?

- Душой кривишь, Петр, а это ни к чему.

Эти слова Ромашкова обожгли душу Петра. Он покачал склоненной головой, тихо сказал:

- А ты беспощадный. Помню твое последнее письмо, помню. Ты давно ждешь, чтобы я заговорил о нем.

- Жду, - твердо ответил Михаил.

- Понимаю. Я шел к тебе и на лестнице остановился. Не знал, что делать: вернуться или поговорить обо всем начистоту. Видишь, я пришел, не струсил...

- Вот и хорошо. Так оно и должно быть, - взволнованно сказал Ромашков.

На другой день капитан Ромашков снова побывал у генерала. Спустя три дня он вместе с Пыжиковым уехал на одну из пограничных застав.

Глава четвертая

На пограничную заставу капитан Ромашков и старший лейтенант Пыжиков прибыли на грузовике отрядного киномеханика.

Спрыгнув с кузова, Михаил размял занемевшие ноги, расстегнул офицерский ремень, отряхнул запылившуюся гимнастерку, снова подпоясался и посмотрел на ручные часы. Стрелки показывали девять часов утра.