Не было ни гроша, да вдруг алтын   ::   Островский Александр Николаевич

Коль скоро я вам позволяю, вы забудьте ваше звание и целуйте, не взирая.

Елеся . Только за смелостью и дело стало. (Крепко целует Ларису.)

Фетинья заглядывает в сад.

Фетинья . О, чтоб вас! Напугали до смерти. Я думала, что чужой кто. Ведь от Ларисы все станется. А это ты, мой милый!

Елеся (потерявшись) . Про-про-валиться здесь на месте, не нарочно-с. И сам не знаю, как это я! Вот поди ж ты, Фетинья Мироновна, на грех мастера нет.

Фетинья . Ну, с тобой после. Ты только хоть уж молчи-то. (Ларисе.) А тебе это среди белого-то дня и не совестно! На-ко! На всем на виду! Солнышко-то во все глаза смотрит…

Лариса . Вам давно сказано, что я не могу жить против своей натуры. Чего ж еще! Чем же я виновата, когда моя такая природа? Значит, я все слова ваши оставляю без внимания! (Уходит.)

Фетинья . Что с ней будешь делать! Нет, уж надоело мне в сторожах-то быть. (Уходит.)

Елеся . Вот так раз! Что-то мне теперь будет за это? Чего-то мне ожидать? Быть бычку на веревочке!

Петрович выходит из лавки.



Явление одиннадцатое



Елеся , Петрович .

Елеся . Абвокат, выручай! Попался, братец!

Петрович . В каком художестве?

Елеся . Купеческую дочь поцеловал.

Петрович . Дело — казус. Какой гильдии?

Елеся . Третьей.

Петрович . Совершенных лет?

Елеся . Уж даже и сверх того.

Петрович . По согласию?

Елеся . По согласию.

Петрович . Худо дело, да не очень. А где?

Елеся . В саду у них.

Петрович . А как ты туда попал?

Елеся . Через забор, друг.

Петрович . Шабаш! Пропала твоя голова.

Елеся . Ох, не пугай, я и так пуганый.

Петрович . Непоказанная дорога — вот что! Тут с их стороны большая придирка.

Елеся . Придирка?

Петрович . Но и с нашей крючок есть.

Елеся . Какой, скажи, друг?

Петрович . Ты держись за одно, что ногами ты стоял на общественной земле.

Елеся . На общественной?

Петрович . На общественной. А только губы в сад протянул.

Елеся . Облегчение?

Петрович . Большое.

Елеся . Спасибо, приятель! Чай за мной.

Уходят в калитку. Анна Тихоновна и Настя сходят с крыльца.



Явление двенадцатое



Анна , Настя .

Настя . Ах, тетенька, голубок! Вот бы поймать!

Анна . Лови, коли тебе хочется. Дитя ты мое глупое, беда мне с тобой. Не с голубями тебе, а с людьми жить-то придется.

Настя . Улетел. (Снимает с головы небольшой бумажный платок.) Ах, этот платок, противный! Сокрушил он меня. Такой дрянной, такой неприличный, самый мещанский.

Анна . Что делать-то, Настя! Хорошо, что и такой есть. Как обойдешься без платка!

Настя . Да, правда. От стыда закрыться нечем.

Анна . Ох, Настя, и я прежде стыдилась бедности, а потом и стыд прошел. Вот что я тебе расскажу: раз, как уж очень-то мы обеднели, подходит зима, — надеть мне нечего, а бегать в лавочку надо; добежать до лавочки, больше-то мне ходить некуда. Только, как хочешь, в одном легком платье по морозу, да в лавочке-то простоишь; прождешь на холоду! Затрепала меня лихорадка. Вот где-то Михей Михеич и достал солдатскую шинель, старую-расстарую, и говорит мне: «Надень, Аннушка, как пойдешь со двора! Что тебе дрогнуть!» Я и руками и ногами. Бегаю в одном платьишке. Побегу бегом, согреться не согреюсь, только задохнусь. Поневоле остановишься, сердце забьется, дух захватит, а ветер-то тебя так и пронимает. Вот как-то зло меня взяло; что ж, думаю, пускай смеются, не замерзать же мне в самом деле, — взяла да и надела солдатскую шинель. Иду, народ посмеивается.

Настя . Ах, это ужасно, ужасно!

Анна . А мне нужды нет, замер(з) совсем стыд-то. И чувствую я, что мне хорошо, руки не ноют, в груди тепло, — и так я полюбила эту шинель, как точно что живое какое. Не поверишь ты, а это правда. Точно вот, как я благодарность какую к ней чувствую, что она меня согрела.

Настя . Что вы говорите, боже мой!

Анна .