При открытых дверях   ::   Азерников Валентин Захарович

Вот только в Италию, ты уж извини, родимый, в Италию с другим съезжу, ладно? Я ненадолго, буквально девять дней. А то там, понимаешь, я буду бояться за тебя. Там такие итальянки, сплошь все синьориты – отобьют, охнуть не успею. Ты ж у нас какой? Ты ж отказать никому ни в чем не можешь – потому как общественник. Так что ты уж для спокойствия моего и коллектива тут пока посиди, в нарсуде позаседай. А вернусь – сразу к тебе обратно.

Екатерина Михайловна. Слушайте, уймет ее наконец кто-нибудь или нет?

Тюнин. Так никто ее и не смог унять. Сама остановилась. Вдруг, на полуслове. Заплакала и ушла… Вот такая история получилась. Возьми я тогда домой эти анкеты…

Иванов. Та-ак…

Сидоров. Н-да…

Иванов. Значит, в письме все правильно. Вы хоть понимаете, что вы наделали?

Петров. Неумолимая закономерность. Шесть букв. Третья – «у»,

Тюнин (машинально). Случай.

Петров. Вот именно.

Тюнин. Да понимаю я, понимаю и, поверьте, переживал все это. Хотя, с другой стороны… Может, Зинаида Ивановна была права – кого обманываем?…

Зинаида Ивановна. Что вы на меня смотрите? Что я вам – что плохое сделала? Подумаешь… Если секрет – не оставляйте где ни попадя. А оставил – не такой уж секрет, значит. Все ведь прикидываются – думают одно, а говорят другое. А кого обманываем-то? Кого? Вас, что ль? Так вы вон проездом – вас чего обманывать? Начальство? Так его чего, его и обманывать-то неинтересно, оно только и ждет, чтобы его обманули. Просит даже – обманите, мол, меня, а то, не дай бог, правду еще узнаю, а что с ней делать, с правдой-то? С ней ведь что-то делать надо, а тут и без нее – забот. Вот и получается, что себя обманываем. Себя – не дядю. А это уж последнее дело, когда себя. Потому как сегодня себя сам обманул, завтра тебя другие обманут. Тебе ж, мол, дураку, лучше. Меньше знать будешь, позже состаришься. А я, может, не хочу позже стариться. На кой мне еще одна молодость, когда с этой-то не сумела путем управиться.

Сидоров (перебивая ее). Это нам неинтересно. Это к делу не относится.

Тюнин. Да нет, как раз нет. Очень даже относится. Я тоже сначала думал, как вы, – когда они вдруг заговорили. Раньше я слова из них выжать не мог – все отшучивались больше. А тут как прорвало. По делу, не по делу… Без всяких анкет, вопросов. Они сами мне вопросы стали задавать – как жить, как работать. И не ждали ответов, они понимали, что я не могу решить их проблемы. Да они и не мне это говорили – себе… Им важно было произнести вслух то, что долгие годы кипело внутри…

Зинаида Ивановна. На кой мне еще одна молодость, когда с этой-то не сумела управиться. А когда мне с ней управляться? За день так набегаешься, что уж к вечеру и женщиной перестаешь себя чувствовать. Вы вон постопте у проходной в шесть, поглядите, как женщины с работы идут. В двух руках сумки, и еще под мышкой чего – для дома, для семьи. И через весь город с полной выкладкой, как солдат на марше. А мужчины наши посмотрите как идут, сильная половина? Как легкоатлеты – ни грамма лишнего. Все равноправия добивались. Чтоб женщина с мужчиной во всем равны. Добились вот. Меня слесарь теперь – матом, как мужика. А я, может, не хочу так. Может, я и в цехе не хочу работать. А в заводоуправлении каком-нибудь или КБ. Чтоб в платье ходить, а не в спецовке и в сапогах. А то вон выстояла в субботу полдня, отоварилась, а носить когда? Вечером? Так вечером у нас на улице темно, не видно. Что ты в тапочках, что ты в сапогах. А поди сунься в заводоуправление – одни мужики сидят, рукава протирают. А скажи им что – они тебе: у нас, мол, тоже равноправие. И они, значит, завоевали. А потом он вечером полон сил и желаний, а у тебя желания, может, и есть, а сил вот – нет.