Жар-птица. Свирель славянина   ::   Бальмонт Константин

Мой сынок! Ах, сынок!»—

                                             говорит.

Странный у сына безмолвного вид.

Молча. глядит на отца. Ждет. «Ну, пойдем».

И выходят навстречу туману,

Теплому, зимнему, первому в зимней ночи пред весной.

Сын говорит: «Ты пришел? Так за мной!»

Сел на коня, и поехал куда-то.

И тем же отец поспешает путем.

Прорубь пред ними, он в прорубь с конем,

Так и пропал, без возврата.

Там, где-то там, в глубине.

Старик постоял-постоял возле проруби, тускло

                мерцавшей при мартовской желтой Луне.

Домой воротился.

Говорит помертвевшей жене:

«Сына сыскал я, да выручить трудно, наш сын

                                  подо льдом очутился.

Живет он в воде, между льдин.

Что нам поделать? Раз Дьявол попутал, тут Бог

                                   лишь поможет один».

Ночь наступила другая.

В полночь, в лесную сторожку старуха, вздыхая,

                                                 пошла.

Вьюга свистела в лесу, не смолкая,

Вьюга была и сердита и зла,

Плакалась, точно у ней — и у ней — есть на сердце

                                                кручина.

Спряталась мать, поджидает,— увидит ли сына.

Снова и снова. Сошел он с коня.

Снова и снова молился с тоскою.

«Мать, почему ж прокляла ты меня?»

Снова копыто, подковой звеня,

Мерно стучит над замерзшей рекою.

Искрятся блестки на льду.

«Так Ты пришла Так иди же за мною.»

«Сын мой, иду!»

Прорубь страшна Конь со всадником скрылся.

Мартовский месяц в высотах светился.

Мать содрогнулась над прорубью. Стынет Горит как

                                                   в бреду.

«Сын мой, иду!» Но какою-то силой

Словно отброшена, вьюжной дорогою к дому идет.

Месяц зловещий над влажной разъятой могилой

Золотом матовым красит студености вод.

Призрак! Какую-то душу когда-то с любовью ты

                                          назвал здесь милой!

Третья приблизилась полночь Кто третий к сторожке

                                                        идет?

Мать ли опять? Или, может, какая старуха cвятaя?

Старый ли снова отец?

Нет, наконец,

Это жена молодая.

Раньше пошла бы — не смела, ждала

Старших, черед соблюдая.

Ночь молчала, светла,

С Месяцем порванным, словно глядящим,

Вниз, к этим снежно-белеющим чащам.

Топот О, топот! Весь мир пробужден

Этой звенящей подковой!

Он! Неужели же он!

«Милый! Желанный! Мой прежний! Мой новый!»

«Милая, ты?»—«Я, желанный!»—«За мной!»

«Всюду!»—«Так в прорубь».—«Конечно, родной!

В рай или в ад, но с тобою.

О, не с чужими людьми!»

Падай же в воду, а крест свой сними.

Месяц был весь золотой над пустыней Небес

                                   голубою.

В бездне глубокой, в подводном дворце, очутились

                                    и муж и жена.

Прорубь высоко-высоко сияет, как будто венец. И душе

                                            поневоле.

Жутко и сладко. На льдяном престоле

Светлый пред ними сидит Сатана.

Призраки возле различные светятся зыбкой и бледной

                                               толпою.

«Кто здесь с тобою?»

«Любовь Мой закон».

«Если закон, так изыди с ним вон.

Нам нарушать невозможно закона».

В это мгновение, в музыке звона,

В гуле весенних ликующих сил,

Льды разломились.

Мартовский Месяц победно светил.

Милый и милая вместе вверху очутились.

Звезды отдельные в небе над ними светились,

Словно мерцанья церковных кадил.

Веяло теплой весною.

Звоны и всплески неслись от расторгнутых льдин.

«О, наконец я с тобой!»—«Наконец ты со мною!»

Если попутает Дьявол, так Бог лишь поможет один.



ТАЙНА СЫНА И МАТЕРИ



Тайной скрыты все рожденья,

Тайной скрыта наша смерть.