Tertia Vigilia   ::   Брюсов Валерий

Глубокой колеей, со стоном, визгом, громом,

Телега тянется — в веках намечен путь, —

Все было в тех речах безжалостно-знакомым,

И в смене скучных слов не изменялась суть.

Однажды ошибясь при выборе дороги,

Они упрямо шли, глядя на свой компас.

И был их труд велик, шаги их были строги,

Но уводил их прочь от цели каждый час!

К художникам входил я в мастерские.

О бедность горькая опустошенных дум!

Искусство! вольная стихия!

Сюда не долетал твой вдохновенный шум!

Художник быть не может не пророком,

И рабство с творчеством согласовать нельзя!

Кто не прошел пустынь в томленьи одиноком,

Не знает, где лежит святой мечты стезя!

В искусстве важен искус строгий.

Прерви души мертвящий плен

И выйди пламенной дорогой

К потоку вечных перемен.

Твоя душа — то ключ бездонный.

Не замыкай истомных уст.

Едва ты встанешь, утоленный,

Как станет мир — и сух и пуст.

Так! сделай жизнь единой дрожью,

Люби и муки до конца,

Упейся истиной и ложью, —

Во имя кисти и резца!

Не будь окован и любовью,

Бросайся в пропасти греха,

Пятнай себя священной кровью, —

Во имя лиры и стиха!

Искусство жаждет самовластья

И души черпает до дна.

Едва душа вздохнет о счастьи, —

Она уже отрешена!

III



А жизнь кругом лилась, как степью льются воды.

Как в зеркале, днем повторялся день,

С покорностью свой круг кончали годы,

С покорностью заря встречала тень.

Случалось в праздник мне, на площадь выйдя рано,

Зайти в собор с толпой нарядных дев.

Они молились там умильно, и органа

Я слушал в их кругу заученный напев.

Случалось вечером, взглянув за занавески,

Всецело выхватить из мирной жизни миг:

Там дремлют старики, там звонок голос детский,

Там в уголке — невеста и жених.

И только изредка над этой сладкой прозой

Вдруг раздавалась песнь ватаги рыбаков,

Идущих улицей, да грохотал угрозой

Далекий смех бесчинных кабаков.

За городом был парк, развесистый и старый,

С руиной замка в глубине.

Туда под вечер приходили пары —

«Я вас люблю» промолвить при луне.

В воскресный летний день весь город ратью чинной

Сходился там — мечтать и отдохнуть.

И восхищались все из года в год руиной,

И ряд за рядом совершали путь.

Им было сладостно в условности давнишней,

Казались сочтены движенья их.

Кругом покой аллей был радостен и тих,

Но в этой тишине я был чужой и лишний.

Я к пристани бежал от оскорбленных лип,

Чтоб сердце вольностью хотя на миг растрогать,

Где с запахом воды сливал свой запах деготь,

Где мачт колеблемых был звучен скрип.

О пристань! я любил твой неумолчный скрип,

Такой же, как в былом, дошедший из столетий, —

И на больших шестах растянутые сети,

И лодки с грузом серебристых рыб.

Любил я моряков нахмуренные взоры

И твердый голос их, иной, чем горожан.

Им душу сберегли свободные просторы,

Их сохранил людьми безлюдный океан.

Там было мне легко. Присевши на бочонок,

Я забывал тюрьму меня обставших дней,

И облака следил, как радостный ребенок,

И волны пели мне всё громче, всё ясней.

И ветер с ними пел; и чайки мне кричали;

Что было вкруг меня, все превращалось в зов…

И раскрывались вновь торжественные дали:

Пути, где граней нет, простор без берегов!

IV



И понял я, что здесь царил кумир единый:

Обычной внешности. Пред искренностью страх

Торжествовал и в храме и в гостиной,

В стихах и вере, в жестах и словах.

Жизнь, подчиненная привычке и условью,

Елеем давности была освящена.