Окаянный груз   ::   Русанов Владислав

Что скажете?

— А делать-то чего? — с недоверием произнес один из мародеров.

— Не бойся. Более беззаконного, чем вы уже натворили, делать не заставлю.

— А все-таки?

Шпара сделал два быстрых шага и замер напротив говорившего:

— На первый раз прощаю. Я смелых люблю, но наглых наказываю. Понял? — Ярко-синие глаза сотника хлестнули мародера, словно плетью, поперек лица.

— Так точно! — вытянулся он в струнку, словно на плацу стоял.

— Добро! За что здесь?

— Дык… — Мародер замялся. — Свинью украли…

— Ага! А хозяйку по голове, — вмешался надзиратель. Тот, что был с факелом.

— Так не насмерть же, — виновато промямлил бывший солдат. — Легонько, чтоб не орала…

— Кто ж знал, что она шляхтянка? — добавил второй из мародеров — курносый. Вздернутая верхняя губа открывала два крупных резца. За это он был удостоен прозвища — Заяц.

— Ясно, — кивнул Шпара. — Все с вами ясно. Втроем мародерствовали?

— А то?

— Молодцы… Просто соколы. Встать вправо, — Он резко дернул головой, показывая, в какую именно сторону должны отойти заключенные.

— Так. Ты… — Сотник замер напротив лесника. — За что?

— А не хрен… — буркнул бородач.

— Что «не хрен»? — не понял Войцек.

— Бабе рот открывать не хрен.

— Жену он прибил, — вновь пришел на помощь надзиратель. — Насмерть.

— За что?

— А вот говорит: «Не хрен рот открывать».

— За что жену-то убил? — Сотник глянул в едва заметные из-под лохматых бровей заплывшие глазки лесника.

— А не хрен.

— Говорливый, а, Хватан? — обернулся Войцек к своему кривоногому спутнику.

— Страсть, — согласился тот.

— Орясина орясиной, — прибавил второй, скуластый.

— Верно, Грай. Нам такой без надобности. Влево!

— Так. Ты, молодой, за что?

Ендрек не сразу сообразил, что сотник обратился к нему. Попытался ответить громко и задорно, но пересохшее от волнения горло не послушалось. Пришлось сперва откашляться.

— За правду!

— То есть?

— Стишок крамольный пел на площади. — Охраннику, похоже, доставляло удовольствие показывать свою осведомленность. — Сам же нас благодарить должен. Не подоспей стражники, толпа его потоптала бы. А он нос воротит.

— Да? — удивился Войцек. — А что за стишок? Расскажи.

Ендрек замялся. На правой руке порубежника на темляке висела грозная с виду нагайка. А ну как не понравится стих?

— Не бойся, — перехватил его взгляд сотник. — Я бью только за дело.

Студиозус вновь откашлялся и, решив: «А, будь что будет», с чувством, с расстановкой прочитал:

— Свиту князя вельможного Януша

От казны не оттащишь и за уши.

Как деньжат не копи,

Шкур с кметей не лупи,

Все по ветру развеют пожалуй что!

Закончив, дерзко, с вызовом глянул на сотника и, заметив краем глаза перехватывающую плеть ладонь, привычно отшатнулся, съеживаясь и прикрывая глаза локтем.

Боль обожгла. Но не плечи и голову, как ожидал Ендрек, резанула острой вспышкой пониже спины. Хотя, если разобраться, не такой уж и острой. Можно сказать, погладил.

— Это тебе за плохую рифму в последней строчке, — напевно, видно, для того, чтобы не заикаться, произнес порубежник. Помолчал чуть-чуть и добавил с горечью: — Как вам, молокососам столичным, объяснить, кто вас грудью прикрывает на границе? Чтоб вы, между прочим, спокойно жили и родительские деньжата прожигали.

— Я не прожигаю! — вскинулся Ендрек. — Я образование получаю!

— Да? Студиозус?

— Я окончил три курса медицинского факультета в Руттердахе! По рекомендации самого пана Каспера Штюца, между прочим!

— Вот так даже, да? — ощерился сотник. — Вот и сидел бы в Руттердахе! Оттуда ж видней, что тут в Прилужанах творится!

— Не усидел я! — Ендрека, что называется, понесло.