В открытом море   ::   Капица Петр Иосифович

Поагитируй фашистов, – может, сдадутся? Вот будет здорово! Прямо на мостике трофейной лодки мимо всех кораблей с фа-асоном пройдем! Народу сколько выбежит посмотреть!

– «С фа-асоном», – передразнил его Чижеев. – Фашистов так легко не возьмешь. Им надо целую речь говорить. Если бы днем, так я бы на пальцах с ними объяснился, а так, пожалуй, не поймут.

Восьмеркин услужливо приподнял крышку люка. Чижеев откашлялся, сложил руки рупором и крикнул вниз:

– По руссишу ферштеен зи?

Ответа не последовало.

– Хендэ хох! Сдавайтесь, говорю! Иначе дело шлехт, всем вам капут! Ясно?

– Русс, сдавайся! Сдавайся, русс… – уныло твердил какой-то меланхолический голос.

– Вот олухи! – возмутился Чижеев. – Не нам, а вам сдаваться предложено! Хендэ хох, говорю!.. – вновь закричал он вниз, но при этом, видимо, высунулся больше, чем следовало. Снизу прогремел выстрел. Пуля шлепнулась в стальной край крышки и, взвизгнув, отлетела в сторону.

– Вот кретины несчастные! – обозлился Чижеев. Он сплюнул в люк и добавил: – Переговоры окончены. Эндэ!

Фашисты не предпринимали новых вылазок. Потеряв надежду избавиться от черноморцев, захвативших рубку, они решили не погружаясь идти к своим базам.

В подводной лодке скоро заработал дизель.

– Взорвать их надо, – предложил Восьмеркин. – Подготовим снаряды и кинем в люк. Пусть все к чертям летят.

– Смелая идея, но безрассудная, – сказал мичман. – Во-первых, снаряды от удара могут и не взорваться, а во-вторых, нам незачем взлетать. Всякий моряк должен жить до последней крайности. Не забывайте, что в баркасе раненый Чупчуренко, о нем тоже надо подумать. У меня мысль другая: навредить побольше – и ходу. Ночь нас прикроет.

– Прикроет или накроет, – дело темное, – проворчал Чижеев. – Прикажете действовать?

– Действуйте, братки! – вдруг с необычной ласковостью сказал Клецко. – Я потихоньку снарядами займусь, а вы с баркаса приволоките все, что может гореть. Понятно?

– Меньше чем наполовину, – ответил Чижеев, – но, думаю, к концу поймем.

Перебираясь на баркас, Чижеев сказал Восьмеркину:

– Боцман задумал остаться на подлодке, а нас на баркасе спровадить. Это не пройдет. Лучше я подорву и вплавь уходить буду. Я выкручусь.

– Вот так придумал! – возмутился Восьмеркин. – А кто за мотором стоять будет? Подрывать лодку – так мне. Я могу тридцать километров проплыть. На соревнованиях проверено.

– Тогда жребий потянем. В какой руке у меня зажигалка?

– В левой. – Восьмеркин схватил Чижеева за руку. Он угадал. Спор был кончен.

Моторист с крючковым перетащили на лодку бидон с запасным бензином, ветошь, пробковые пояса и два старых бушлата.

– Мало, – сказал Клецко. – А пояса еще пригодятся, отнесите их назад. Тащите весла, рыбины [6] , чехлы… В общем всё, что горит.

Не прошло и получаса, как в рубке появилась гора нарубленного дерева и разных тряпок, смоченных мазутом и бензином. Боцман поснимал со всех снарядов защитные колпачки. Из трех гильз добыл порох и стал мастерить самодельные бомбы. Он заворачивал снаряды в ветошь, политую бензином, присыпал порохом и, еще раз обернув в тряпки, засовывал их под барбет, под мостик.

Бикфордова шнура не было. Мичман решил подорвать снаряды огнем, разведенным в надстройке подводной лодки. Самый большой костер, по его замыслу, должен был вспыхнуть у выходного люка, чтобы подводники не смогли выбраться наверх и загасить пламя. Откинутую крышку люка он накрепко принайтовил к палубе антенным тросом.

– Теперь все к баркасу, – сказал Клецко, закончив свою работу. – На Чупчуренко наденете два спасательных пояса и спускайте баркас на чистую воду. Только смотрите, чтобы он не опрокинулся. На подводной лодке остаюсь я.

– Так не получится, товарищ мичман, – сказал Чижеев. – Мы тут минутное комсомольское собрание провели. Так сказать, перестраховались, чтобы согласно вашим советам толково и с умом решать.