Винтовка Фергюсона   ::   Ламур Луис

Совсем ничего.

— Не начнешь тосковать, выходит. Кто тоскует да мечтает, на тропе ни к чему. Когда рядом околачиваются индейцы, или смотри в оба, или тебе конец… да так и так может конец прийти. — Насадив кусок мяса на заостренный прут, он наклонил прут над углями. — Тебе нужна одежа. Оглянуться не успеешь, от твоей ничего не останется.

— Настреляю дичи, сделаю кожаную рубашку и штаны.

— А ты можешь? Сам?

— Давно не делал, это правда. Когда-то мы жили очень бедно, и я часто делал мокасины. Раз и рубашку сделал.

Дэйви посмеялся.

— Не помню, чтобы я не был бедный. — Указал на спящих. — Хорошие парни. Тот, длинный, — Соломон Толли, из Кентуков. Вон тот — Боб Сэнди, из той же берлоги. Приземистый, четырехугольный такой — это Казби Эбитт. Не слыхал, чтобы он говорил, откуда взялся, а вот Дегори Кембл с Вирджинии, а Айзек Хит — бостонец.

— А индеец?

— Ото.

— Давно его знаешь?

— Давно-то я никого из них не знаю. Дег Кембл спустился со мной на плоту к Новому Орлеану как-то раз. С Толли я один сезон проохотился в Виннебаго. Ото с берегов Платта, знает речку.

Один за одним мои новые спутники подходили к огню — жарить мясо, пить густой, черный кофе. Хит то и дело косился на меня: помня, что он из Бостона, я был готов к его вопросу:

— Необычное имя у тебя, друг, а?

Я пожал плечами.

— Чантри? Так Чантри встречались в новых поселениях уж не упомнить, с какого времени, мистер Хит. Один мой предок появился на восточном берегу еще в 1602 году.

Отвечал я сухо и коротко, не поощряя дальнейших расспросов. Я их не хотел. Прошлое в прошлом, пускай там и остается. Чего доброго, Хит заезжал в Бостон в последние месяцы и знает о некоторых событиях, о которых я предпочел бы забыть.

Мы сели в седла и тронулись по дороге солнца. Ото как разведчик впереди, его лошадь по колени в густой траве. Иногда взлетали стайки тетеревов, скользили над травой и рассеивались клубами дыма. Вдалеке двигались черные точки.

— Бизоны, — определил Толли. — Увидим их тысячами. Мы вступаем в их страну, и велика же, широка эта страна!

Он нагнулся с седла и выдернул пучок сочной травы.

— Погляди на это! А ведь некоторые называют места, по которым мы едем, Великой Американской пустыней! Дураки они, Чантри! Какие же дураки! На земле, где такая трава, вырастет и рожь, и ячмень, и пшеница. Да эти поля целый -мир прокормят!

— Если найти людей, чтобы остались здесь, — брезгливо вступил Эбитт. — Слишком величественно, Высокое небо, огромные расстояния — это не по ним. — Он взмахнул рукой. — Смотрите! Нет границы, нет горизонта, едешь и едешь, и нигде ничего, только быки, антилопы и травы волнуются на ветру. Я видел, как они пугаются! Ноги в руки, и скорей обратно по родным деревням. Такое еще в России есть и в Сахаре, больше нигде.

— В Аргентине есть пампа, — сказал я. — Я там не был, но, должно быть, похоже на здешние края.

— Возможно, — скептически проговорил Эбитт, — но мне так думается, подобного не отыщешь нигде. Разве что Сахара. Ну, и Россия, может статься. Я говорил с русскими, будто бы у них тоже просторная земля.

Меня интересовало другое. От природы я человек осторожный.

— Ото много понимает из наших разговоров? — спросил я у Толли.

— Не очень много, я полагаю, но насчет индейца не угадаешь. Когда белые рядом, они больше помалкивают, а слушать слушают, а тупыми их не назовет никто. Нашего образования у них нет, но с нюхом и соображением у них все как надо. Они чувствуют страну, Чантри, и не забывай, они жили тут, жили, как нынче живут, ой как долго.

— В прериях не жили, — возразил Дег Кембл. — Пока индейцы не раздобыли лошадей у белых, далеко в степь они не залезали. Бродили вдоль речек, временами таскались за бизонами, но, в общем, жить им тут было нечем.