Зимний Туман - друг шаэнов   ::   Костюченко Евгений

На счастье, в монастыре великолепная библиотека. Я переводила для сестер старые французские журналы и однажды встретила в читальном зале Джека. Он корпел над комиксами восьмидесятых годов. Тысяча восемьсот восьмидесятых. Мы разговорились. И он все понял, потому что сам давно прошел через "туман времен". Он подсказал мне путь. Мне стали понятны слова, сказанные Бизоном.

— Бизоном?

— Да, тогда, на Холме Смерти, он говорил не только с тобой. Я узнала, зачем живу. Но это неважно. Важно другое. Мне было сказано — ждать тебя в городе железных мостов. Я стала заниматься журналистикой, объездила весь свет и искала те места, о которых ты мне рассказывал тогда, в Денвере, когда я тебя лечила в первый раз. Так я нашла Петербург. А дальше все было проще. Ведь я знала, что однажды в январе ты остановишься, увидев меня на набережной под железным мостом.

— Откуда ты это знала?

— Ты сам сказал. Когда лежал у нас дома, раненый. Я думала, ты бредил. Но эти слова — про январь и мост — запомнила на всю жизнь. Все так и вышло. Ты остановился и отправился в Небраску, к маленькой глупой девчонке.

— Это было обязательно? — спросил он. — Ну, вот мы встретились. Обязательно было забрасывать меня в прошлое? Мы же все равно встретились!

Домбровский снова повернулся к нему:

— Ты чем-то недоволен?

— Нет, но… Милли, разбойница, ты прожила семь лет без меня! Ты могла сто раз выйти замуж!

— Зачем? Мне нужен был ты, — просто ответила она. — Но не Степан Гончар, который подобрал попутчицу на ночной дороге. А Стивен Питерс, гроза Скалистых гор. И теперь мы встретились.

— Хотя меня никто не спрашивает, я все-таки замечу, — подал голос Тандерс. — Стив, надеюсь, ты не думаешь, что вся эта история затевалась только ради того, чтобы Мелисса Фарбер наконец вышла замуж?

— Ничего я не думаю, — махнул рукой Степан. — Ничего не думаю, ничего не понимаю и боюсь, что ничего никогда не пойму.

— А этого и не требуется, — сказал Домбровский. — Сейчас твоя задача — оклематься. В кратчайшие сроки вернуться в строй. Доктор, сколько времени займет адаптация?

Гончар почувствовал, как горячие пальцы Мелиссы обхватили его запястье, нащупывая пульс.

— Не больше двух месяцев.

— Вскрытие показало, что больной практически здоров, — прокомментировал Тандерс. — Вот когда я вернулся впервые, меня целый год мариновали в каком-то лесничестве.

— Потому что ты целый год провел на фронте.

— Да я не жалуюсь. Сам понимаю, иначе нельзя. Первую неделю готов был поубивать всех бурундуков. Там, в избушке, не было больше ни одной живой души. Только я и бурундуки. Замечательное лесничество. До сих пор не знаю, где оно находится. Где-то на Енисее.

— В Шушенском, — подсказал Домбровский.

— Скажи еще, в Разливе. Нет, товарищ полковник. Это вы у нас работаете по революционерам. А я всего лишь жалкий писака. Продажный журналюга.

Степан не мог наглядеться на Мелиссу, на ее лицо в мелькающем свете дорожных фонарей, на ее хрупкие белые кисти, которые он бережно сжимал в своих руках.

— Я знал, что так и будет, — тихо сказал он. — Знал это с самого начала. С самой первой встречи. Помнишь, мы точно так же сидели в моей "восьмерке"? А потом в дилижансе? Это было как будто вчера.

— Это было два дня назад, — улыбнулась она. — Не стоит говорить о времени.

— Почему?

— Потому что его не существует. Для нас.

— Для тебя, — сказал он. — Ты ничуть не изменилась.

— Тебе это кажется. Мне скоро будет двадцать пять.

— Отлично. Честно говоря, жениться на семнадцатилетней как-то неловко. Я чувствовал себя старым хрычом с картины "Неравный брак".

Тандерс свернул на обочину и сказал, глядя на Степана в зеркало:

— А ты и есть старый хрыч. Прикинь, сколько тебе сейчас, если ты участвовал еще в индейских войнах.