Смерть в доке Виктория   ::   Гринвуд Керри

Блох-то уж точно, если Вера все еще привечает того запаршивевшего испанского гитариста, который сыплет ими направо и налево. Так что, вы со мной?

Берт и Сес подняли свои бокалы. Приземистому коренастому Берту и высокому долговязому Сесу любое задание было по плечу.

– Ясное дело, мы с вами, – отозвался Берт. – Надеюсь, на этот раз мы не попадем под обстрел. А то начинаешь чувствовать себя мишенью в тире. Ваше здоровье! – и он осушил рюмку превосходного портвейна.

Фрина наряжалась для визита к Уилсонам. Крестьянская юбка до щиколотки, скроенная по косой, с каймой по подолу, расшитая рубаха из тонкой шерсти с ниспадающими белыми батистовыми рукавами и небольшая квадратная шляпка с приколотым к ней шарфом. Она надела мягкие красные юфтевые сапожки и прихватила большую сумку, сложив туда изрядное количество банкнот (Вера всегда нуждалась в финансовой поддержке), маленький пистолет и пачку сигарет. Даже из мести не стала бы Фрина курить ужасные революционные южноамериканские сигары Джозефа.

Дот заглянула в комнату, когда Фрина уже собиралась выходить.

– Все взяли, мисс? А это не опасно? Мне дожидаться вашего возвращения?

– Нет, самый обычный ужин у Уилсонов. Не жди меня. До встречи.

Фрина помахала Дот на ходу и почти бегом спустилась вниз по лестнице. Берт и Сес поджидали ее в гостиной. «Ну и ну!» – только и сказали они, увидев ее костюм, а потом направились к такси.

Поездка до Брансуика была вполне приятной, и Фрина немного соснула на заднем сиденье, чтобы восстановить силы. Она всем сердцем ненавидела вечеринки у Уилсонов, и дело тут было не в хозяевах – они ведь такие душки! – а в их привычке до отказа набивать свой крошечный домишко первыми попавшимися красными, художниками, скульпторами и поэтами и ожидать, что те покажут свои таланты. В результате мисс Фишер присутствовала на нескольких незабываемых вечерах и стала свидетельницей изрядного числа потасовок. Фрине вспомнилось выражение лица одного каталонского дворянина в тот момент, когда некий очень модный поэт кое на что намекнул ему, и проснулась от собственного смеха.

Вера стояла на верхней площадке лестницы и ждала, пока Фрина, натыкаясь на ведра и детские коляски, преодолеет два пролета. Это была статная женщина с фигурой валькирии, отдаленно напоминавшая Брунгильду в благодушном настроении. Ее длинные светлые волосы всегда были заплетены в косы и свернуты в кольца над ушами. У Веры было прискорбное пристрастие к широким платьям – вот и на этот раз на ней было именно такое, расшитое шток-розами.

Из находившихся за ее спиной комнат доносился ужасающий гвалт.

– Здравствуй, Вера! Рада тебя видеть! Как продвигаются дела с революцией? – прокричала Фрина, пытаясь заглушить гул множества голосов и треньканье какого-то музыкального инструмента – очевидно, лютни.

Вера просияла.

– Фрина, дорогая моя! У нас такие замечательные гости, со многими хотелось бы тебя познакомить. Входи же! Принести тебе что-нибудь выпить?

Фрина задумалась. Она была абсолютно сыта, к тому же запивать великолепный портвейн Британской империи тошнотворными жидкостями, которые в доме Веры считались напитками, было бы непозволительным оскорблением.

– Просто воды, – прощебетала она, стараясь перекричать шум голосов.

Вера пробилась к ней сквозь толпу с пивным бокалом, в котором плескалось нечто похожее на воду или то, что считалось водой в Брансуике. Кто-то схватил Фрину за щиколотку, и она посмотрела вниз.

– Поэзия – это функция протеста, – прорычала черная борода. – Сейчас я прочту стихотворение, написанное на смерть Ленина.