Беня Крик   ::   Бабель Исаак

несколько капель воды с великой натугой изливаются на землю. Кран испорчен.

На фоне неба, охваченного заревом, скручиваются две черные балки и рушатся вниз.

У пристава Соковича обгорел ус. Он смотрит на пожарище. Мимо него проходит Беня Крик и растерзанный, залитый керосином и водой, Колька Паковский. Беня приподнимает шляпу.

- Ли, ай, ай, какое несчастье... это же кошмар!

Беня скорбно покачивает головой. Сокович переводит на него мутные, непонимающие глаза.

Затемнение.

На дворе у Криков. Рассвет. Потухают фонарики Упившиеся гости валяются на земле, как рассыпанная штабель дров.

Двухспальная кровать Двойры Крик. Новобрачная тащит к постели Шпильгагена, тот бледнеет, упирается, но сопротивление его слабеет, и он падает на кровать.

Музыкант, обвязанный веревками, палками, медными тарелками, спит склонившись на барабан. "

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ КАК ЭТО ДЕЛАЛОСЬ В ОДЕССЕ Много воды и много крови утекло со дня свадьбы Двойры Крик

Лес знамен. На знаменах надписи. - Да здравствует Временное правительство.

Грудастая дама в военной форме несет знамя с надписью: - Война до победного конца!

По улицам марширует женский батальон времен Керенского. Он состоит из дам и девок. На лицах у дам печать решимости и вдохновения, у девок заспанные лица.

Во весь экран - касса. Отделения ее набиты акциями, иностранной валютой, бриллиантами. Чьи то руки вкладывают в кассу стопки золотых монет.

Рувим Тараковский, владелец девятнадцати пекарен, определяет свое отношение к революции

Кабинет Тартаковского. Несгораемая касса во всю стену Тартаковский старик с серебряной бородой и могучими плечами - передает приказчику Мугинштейну деньги. Тот распределяет их по разным отделениям кассы.

Вздымающиеся революционные груди женского батальона текут по улице, набитой зеваками и визжащей детворой.

Тяжелая металлическая дверь кассы медленно захлопывается.

- А теперь, Мугинштейн, пойдем поздравить рабочих

говорит старик приказчику- и они выходят из кабинета.

Контора Тартаковского. Дореформенное учреждение, похожее на конторки в Лондонском Сити времен Диккенса. Все служащие без пиджаков, за ушами у них вставочки, а в ушах вата. Они очень толстые или очень худые. На толстых фуфайки и замусоленные жилеты, на худых - манишки с бантами Одни покрыты буйной растительностью другие - безволосы, одни сидят на оборванных креслах, перекрытых подушками, другие взгромоздились на трехногие высокие стулья, но у всех такое выражение лица, как будто они только что проглотили что-то очень горькое Один только бухгалтер-англичанин соблюдает нерушимое спокойствие Он грызет трубку, окутывающую его клубами жесточайшего дыма В углу мальчик вертит пресс, копирует письма. У окошечка с надписью Касса" - восседает пышная дама, нос с многими горбинками делает ее похожей на гречанку. По комнате проходят Мугинштейн и Тартаковский. Служащие замирают. Мальчик, завидев хозяина, с ожесточением начинает вертеть пресс. Он надувается, багровеет.

Множество сопливых, рахитичных детей сваленных в кучи. Полуголые с кривыми ногами, они кишат, как черви на земле.

Громадный четырехэтажный дом на Прохоровской улице, на Молдаванке, где скучилась невообразимая еврейская беднота. Зеленые зябкие старики в лохмотьях греются на солнце, часовой мастер в опорках раскинул во дворе свой столик, лысые еврейки в отрепьях стряпают пищу в разбитых ведрах, у ведер этих высажено дно, они заменяют плиты. Тартаковский и Мугинштейн проходят по двору. Оборванные старики поднимаются со своих мест, они устремили на хозяина гноящиеся глаза, залитые кровавой обильной влагой, и кланяются ему.