Через борозды   ::   Каратыгина Н

---------------------------------------------

Каратыгина Н

Через борозды



Н. Каратыгина

ЧЕРЕЗ БОРОЗДЫ

РАССКАЗ.

В коридоре у стены, роняющей слюнявую сырость, мужчина загородил дорогу женщине.

Женщина покачивалась, перепадая с каблука на каблук. Не могла овладеть шаткими, разбегающимися, будто к чужому телу привязанными ногами. Руки тяготели вниз, затылок опрокидывался пудовиком.

- Эх, Птиченька, - сказал мужчина. - Молвите словечко, и все уладится. Ну, тихохонько. Я услышу.

Скрипело перьями, плевало копотью, пылью грязное учреждение.

- Птиченька, пойдем, запишемся. Сына вашего подыму на ноги. Вы не сомневаетесь, что Кирик меня полюбил?

Он подхватил ее - она падала - и посадил на скамью.

Буйно взлетающий вверх лоб и золотые вихри волос, точь-в-точь поле пшеницы, склонились к женским коленям. Повеяло теплым запахом от затылка и таким мощным, выгнутым мостом лег он перед лицом женщины. Она смотрела на белое пятнышко шрама около уха... Как хороша чужая мощь!.. И не удивилась поцелую, павшему, как молния, в ее ладонь.

Он целовал и говорил... Он ли говорил, она ли вспоминала?..

Текучая жизнь вставала перед ними, оба ее знали, ощущали, а кто закреплял ее звуками в бреду темного коридора, не все ли равно...

Колючий хлеб. Сахарин д-ра Фальберга. Скользкое полено, кривой колун... Мальчик, говорящий: "Мама, дай хлеба".

Вчера он выкрал весь хлеб и на упрек ответил: "Разве дурно есть, когда голоден?"... Самой хотелось разом съесть оставшийся кусок, жадно разрывая мякину.

Ох, тягота ненавистного тела!.. Любила когда-то свою грудь, волновала сама себя валкими плечами, а теперь об эту грудь можно ушибиться... И еще... чулки... сквозящие телом... И дорога домой, по безглазым улицам, между зданиями, лежащими, как заколоченные гробы.

И пять этажей!.. О, эти сбегающие вниз, готовые к услугам, распростертые ступени... Борьба с каждой из них... Надо подняться, постучать и услышать детский голос: "Мама, ты?"

Да, это мама. Пришла мама, волочась через сотню ступеней, чтобы принести тебе кусок хлеба, разломить последнюю щепку и выстукать хребтом воблы окоченевшую плиту...

- Руку дайте. Пойдем, Птиченька.

Вышли на площадь, разбежавшуюся и прилегшую в отдалении красными домами.

Мужчина глянул в упор и расставил ноги шире, устойчивее:

- Во-первых, я вас люблю. Во-вторых, - загнул второй палец с приятным круглым ногтем, - я вам смогу понравиться, я знаю. В-третьих, долго не протянете без посторонней помощи, я же хорошо устроен, вам известно. В-четвертых, не все ли вам равно, а нам с Кириком будет лучше, если мы с вами поженимся.

Она смотрела на все четыре загнутые пальца и на пятый, оставшийся. Он был весь против, один против доводов четырех. Рука стала неприятной. В глаза лезла эта кряжистая, чуть свинцовая, рабочая рука и соблазняла.

Мужчина ждал. Потом вдруг засмеялся, осветив лицо очаровательной улыбкой. Широко взмахнул правой рукой и кинул ладонью вверх:

- На... Хошь?

И победил.

Как было им не залюбоваться!..

Довел до дому, но не вошел.

- Сейчас у нас митинг, между своими, уж я поговорю... Сегодня у меня радость, вы...

Кирик за дверью спросил:

- Мама?

Мужчина взял Птиченьку за плечи.

- Так ты помни, - сказал ей. - Ты невеста Андрея Гвоздева. Этого будет из памяти не стереть. И потом, не бойся...

Поцеловал в губы, она ему ответила.

И расстались.

Вечером стучала воблой о плиту, расколола пять полен. Думалось тихо и просто.

Андрей Гвоздев говорил, что получит две сажени дров. Он - рисовальщик в журнале моряков и печатник, к тому же... Хорошие, смелые руки...

Снился ночью свежий очаровательный рот, на шее пятнышко шрама. Оно росло, стало, как давно не виданный рубль, высунуло язык и захохотало.

Оказалось, что Кирик плакал и надо было к нему встать.