Детство Тёмы (Семейная хроника - 1)   ::   Гарин-Михайловский Николай Георгиевич

Указать ему эту дурную сторону, не с своей, конечно, точки зрения взрослого человека, с его, детской, не себя убедить, а его убедить, задеть самолюбие, опять-таки его детское самолюбие, его слабую сторону, суметь добиться этого - вот задача правильного воспитания.

Сколько времени надо, пока все это опять войдет в колею, пока ей удастся опять подобрать все эти тонкие, неуловимые нити, которые связывают ее с мальчиком, нити, которыми она втягивает, так сказать, этот живой огонь в рамки повседневной жизни, втягивает, щадя и рамки, щадя и силу огня огня, который со временем ярко согреет жизнь соприкоснувшихся с ним людей, за который тепло поблагодарят ее когда-нибудь люди. Он, муж, конечно, смотрит с точки зрения своей солдатской дисциплины, его самого так воспитывали, ну и сам он готов сплеча обрубить все сучки и задоринки молодого деревца, обрубить, даже не сознавая, что рубит с ними будущие ветки...

Няня маленькой Ани просовывает свою по-русски повязанную голову.

- Аню перекрестить...

- Давай! - И мать крестит девочку.

- Артемий Николаевич в комнате? - спрашивает она няню.

- Сидят у окошка.

- Свечка есть?

- Потушили. Так в темноте сидят.

- Заходила к нему?

- Заходила... Куды!.. Эх!.. - Но няня удерживается, зная, что барыня не любит нытья.

- А больше никто не заходил?

- Таня еще... кушать носила.

- Ел?

- И-и! Боже упаси, и смотреть не стал... Целый день не емши. За завтраком маковой росинки не взял в рот.

Няня вздыхает и, понижая голос, говорит:

- Белье бы ему переменить да обмыть... Это ему, поди, теперь пуще всего зазорно...

- Ты говорила ему о белье?

- Нет... Куда!.. Как только наклонилась было, а он этак плечиками как саданет меня... Вот Таню разве послушает...

- Ничего не надо говорить... Никто ничего не замечайте... Прикажи, чтобы приготовили обе ванны поскорее для всех, кроме Ани... Позови бонну... Смотри, никакого внимания...

- Будьте спокойны, - говорит сочувствующим голосом няня.

Входит фрейлейн.

Она очень жалеет, что все так случилось, но с мальчиком ничего нельзя было сделать...

- Сегодня дети берут ванну, - сухо перебивает мать. - Двадцать два градуса.

- Зер гут*, мадам, - говорит фрейлейн и делает книксен.

______________

* Очень хорошо (от нем. sehr gut).

Она чувствует, что мадам недовольна, но ее совесть чиста. Она не виновата; фрейлейн Зина свидетельница, что с мальчиком нельзя было справиться. Мадам молчит: бонна знает, что это значит. Это значит, что ее оправдания не приняты.

Хотя она очень дорожит местом, но ее совесть спокойна. И, в сознании своей невинности, она скромно, но с чувством оскорбленного достоинства берется за ручку.

- Позовите Таню.

- Зер гут, мадам, - отвечает бонна и уже за дверями делает книксен.

В последней нотке мадам бонна услыхала что-то такое, что возвращает ей надежду удержать за собой место, и она воскресшим голосом говорит:

- Таню, бариня идить!

Таня оправляется и входит в спальню.

Таня всегда купает Тёму. Летом, в те дни, когда детей не мылили, ему разрешалось самому купаться, без помощи Тани, и это доставляло Тёме всегда громадное удовольствие: он купался, как папа, один.

- Если Артемий Николаевич пожелает купаться один, пусть купается. Перед тем как вести его в ванную, положи на стол кусок хлеба - не отрезанный, а так, отломанный, как будто нечаянно его забыли. Понимаешь?

Таня давно все поняла и весело и ласково отвечает:

- Понимаю, сударыня!

- Купаться будут все; сначала барышни, а потом Артемий Николаевич. Ванну на двадцать два градуса. Ступай.

Но тотчас же мать снова позвала Таню и прибавила:

- Таня, перед тем как поведешь Артемия Николаевича, убавь в ванной свет в лампе так, чтобы был полумрак. И поведешь его не через детскую, а прямо через девичью... И чтоб никого в это время не было, когда он будет идти. В девичьей тоже убавь свет.

- Слушаю-с.

Купанье - всегда событие и всегда приятное. Но на этот раз в детской оживление слабое.