Дни и ночи   ::   Синуэ Жильбер

Вдумайтесь только: сто лет назад мои соотечественники составляли больше тридцати процентов населения Аргентины! Сегодня же есть только один афроаргентинец в этой стране… — Он гордо ударил себя в грудь: — Я! Впрочем, еще мой брат Паскуаль. Я часто спрашивал себя, как могла исчезнуть с земли целая раса…

— Извините, Луис. Мне хочется вздремнуть. По идее километров через шестьдесят вам встретится трактир. Тогда разбудите меня.

Рикардо как мог вытянулся на кожаном сиденье и закрыл глаза. Через минуту он уже похрапывал.

Пейзаж в окне автомобиля менялся поминутно: он был то охряным, то зеленым, то виднелись небо и золотисто-коричневые холмы. Временами появлялся шпиль церкви, отдававший лазурью в тени омбу — дерева, прозванного последним из могикан. Оно одно способно выжить в пампе по той простой причине, что саранча непонятно почему отказывалась пробовать его. А все остальное — листья деревьев, люцерна, посевы — было безжалостно сожрано. Омбу, должно быть, допотопный монстр, уцелевший динозавр, лапы-корни которого уходят глубоко в землю, качая оттуда сок, придающий дереву окаменелость. И в самом деле, выжило оно потому, что ни на что не годилось, его не брал даже огонь.

Подальше раскинулись табачные плантации; широкие листья табака почти поглощали ослепительный свет. А еще дальше — темная масса. Деревня? Стога сена? Масса шевелилась, границы ее менялись по мере приближения. И вскоре масса оказалась огромным стадом быков, черной полосой выделявшимся на бледном горизонте. Быки двигались неизвестно куда — на самый край света, затерявшись в огромном пространстве.

Через четверть часа Агуеро проговорил:

— Сеньор Вакаресса, думаю, это тот самый трактир.

Рикардо приник к боковому стеклу. На краю дороги выделялось небольшое кирпичное строение. На вывеске, проржавевшей от сырости, можно было разобрать надпись от руки: «Флорида».

— Прекрасно, остановись.

В шуршании гравия «панхард» затормозил у входа в здание. Луис поспешил выскочить, чтобы открыть заднюю дверцу, но Рикардо уже вылез из машины. Он расправил складки пиджака, ловко поправил узел галстука.

— Ждите меня. Я не задержусь.

Трактир оказался почти пустым, но накурено в нем было здорово. Рикардо известно было это местечко, поскольку он всегда останавливался здесь. В зале стояло несколько деревенских столов с червоточинами, стены окрашены известью, висела и картина, предположительно изображающая пейзаж Санта-Розы.

Три посетителя в длинных блузах с сигарами во рту о чем-то спорили; на них посматривал, небрежно привалясь к стойке, хозяин. Клубы табачного дыма медленно поднимались к горящему фитилю лампы над их головами, лениво кружились, потом струйкой улетали в раскрытую дверь. Четвертый посетитель сидел. На вид он был старше всех. Обветренное красноватое лицо, прямые волосы выдавали в нем индейца.

Рикардо подошел к стойке:

— Кофе, пожалуйста.

При этом он сделал быстрое и резкое движение рукой, что на языке жестов означало «кофе нуазетт».

— Вам не повезло. Кофеварка вот уже два дня как сломалась. Есть только парагвайский чай мате.

Рикардо выругался.

— Ладно, за неимением лучшего…

Он прошел к угловому столику, сел, закурил сигарету и предался своим мыслям. В первую очередь, конечно же, перед ним встало лицо Флоры. Нежная Флора. А ведь он иногда был несправедлив к ней. Она любила его. Она страстно его любила. Почему же что-то у них не ладилось? Любовное неравновесие, наверное? Может, и тут проявляется древний миф о супругах, где один чаще всего любит сильнее?

Любопытно, что всегда, думая об этой женщине, он представлял ее только одетой, настолько болезненной была ее стыдливость, настолько пугало ее все относящееся к сексу.