Две зимы и три лета (Пряслины - 2)   ::   Абрамов Федор Александрович

---------------------------------------------

Абрамов Федор Александрович

Две зимы и три лета (Пряслины - 2)



Абрамов Федор Александрович

Пряслины. Две зимы и три лета

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Па-ро-ход! Па-ро-ход идет!

С пекашинской горы косиками - широкими проезжими спусками, узенькими, вертлявыми тропками покатились люди.

За разлившуюся озерину попадали кто как мог: кто на лодке, кто на ребячьем плотике, а кто посмелее - подол в зубы - и вброд. В воздухе стоял стон и гомон потревоженных чаек, черные чирята, еще не успевшие передохнуть после тяжкого перелета, стаями носились над головами ошалевших людей.

Так бывает каждую весну - к первому пароходу высыпает чуть ли не вся деревня. Потому что и весна-то на Пинеге начинается с прихода пароходов, с той самой поры, когда голый берег под деревней вдруг сказочно прорастет белыми штабелями мешков с мукой и крупами, пузатыми бочками с рыбой-морянкой да душистыми ящиками с чаем и сладостями.

В этом году никто не ждал даров из Архангельска - пинежские подзолы да супеси вот уже который год подкармливают отощавший город. Мало было надежд и на приезд фронтовиков. Где же им обернуться, когда только что кончилась война? Но давно-давно не видал пекашинский берег такого многолюдья. Ребятишки, девки, бабы, старики - все, кто мог, выбежали к реке.

Пароход из-за мыса не показывался долго. Костерик, наскоро сложенный из не просохшего еще хвороста, не разгорался, и люди, чтобы согреться, жались друг к другу.

Наконец у того берега, под красной отвесной щелью, леденисто сверкнул белый нос.

- "Кура", "Кура"! - закричали с насмешкой ребята, явно разочарованные тем, что вместо двинского богатыря-красавца к ним бредет маленький местный тихоход, который был построен пинежскими купцами Володиными еще в начале века.

Пароход с трудом подавался вперед, густо разбрасывая летучие искры по реке. Быстрым течением его откидывало к тому берегу, пенистая волна задирала нос. И уныло-уныло выглядели грязные, свинцового цвета бока, все еще по-военному размалеванные в черные полосы.

Но голоса своего "Курьер" за войну не потерял. Пронзительно, молодо закричал он, подходя к берегу. Будто весенний гром прокатился над головами людей. И как тут было удержаться от слезы! В войну помогал, можно сказать, жить помогал "Курьер" вот этим самым своим гудком. Бывало, в самые черные дни как заорет, как раскатит свои зыки да рыки под деревней - сразу посветлеет вокруг.

Варвара Иняхина с молодыми бабенками, едва приткнулся пароход к берегу, вцепилась в старика капитана, единственного мужчину на пароходе:

- Чего мужиков-то не везешь? Разве не было тебе наказа?

- Смотри, в другой раз порожняком придешь - самого оставим.

- Ха-ха-ха! А чего с ним делать-то?

Тут кто-то крикнул:

- А вон-то, вон-то! Еще один пароход!

Пароход этот - плот с сеном - плыл сверху. Круто, как щепку, вертело его на излучине повыше деревни, и два человека, навалившись на гребь - длинную жердь с лопастью, вделанною в крестовину, - отчаянно выгребали к пекашинскому берегу.

- Да ведь это, никак, наши, - сказала Варвара. - Кабыть, Мишка с Егоршей.

- Его, его - Мишкина шапка. Вишь, как лиса красная.

- Это они с Ручьев, из лесу едут.

Бабы заволновались. Пристать к пекашинскому берегу в половодье можно только в одном месте - у глиняного отлогого спуска, там, где сейчас стоял "Курьер".

- Отваливай! - разноголосо закричали они капитану. - Не видишь разве люди к нам попадают.

- Отваливай, отваливай! Поимей совесть.

И капитан, чертыхаясь, уступил - отдал команду сниматься.

Плот с сеном впритык, под самым боком прошел у разворачивающегося парохода.

2

Пряслинский дом с реки не виден - амбар да подклет * с разросшейся черемухой спереди, - и Михаил увидел свой дом, когда уже поднял�