Екатерина Воронина   ::   Рыбаков Анатолий

Ей понравился этот могучий коренастый парень, толстогубый, широкоскулый, с большим утиным носом. Темные волосы, длинные спереди и коротко остриженные сзади, двумя прядями падали ему на лоб и глаза. Николай обеими руками, проводя ладонями по вискам, откидывал их назад и бережно прихлопывал на макушке.

Это мягкое движение, неожиданное для грубого парня, тоже понравилось Соне. И оттого, что Николай смущался, ей стало совсем весело и хотелось еще больше смутить его. С неожиданным для себя лукавством она поглядывала на него, улыбалась, и чем больше хмурился и смущался Николай, тем упорнее смотрела она на него и тем лукавее улыбалась.

Женька Кулагин был сначала оживлен, бойко разговаривал с Максимом Федоровичем и с матерью Сони, шутил с ребятишками, которые, разинув рты, смотрели на гостей. Но потом замолчал, видя, что Соня не обращает на него внимания, отвечает ему нехотя и, чтобы подчеркнуть свою холодность, улыбается Николаю. Лицо Женьки пошло красными пятнами, в глазах замелькал хорошо знакомый Соне недобрый огонек. Но ей вовсе не было страшно, как тогда, на пароходе.

— Конечно, всех процессов механизация, — хитровато улыбаясь, говорил Максим Федорович, — естественным делом, прогресс, так сказать, по общему развитию страны. Нашего брата, грузчика, значит, побоку. Это верно. Как в старину говорили: лучше слыть дураком, нежели бурлаком. Да ведь и при машине человек нужен. Опять же — квалификация. Куда ее денешь?

— Ничего, папаша, — развязно похлопал его по плечу Женька, — на наш век работы хватит. Была бы шея.

— Грузчики будут переучиваться на механизаторов, — хмурясь, сказал Николай.

— И верно, — радостно согласился Максим Федорович, — не в попы, так в звонари. — И, подмигивая, добавил: — А может, из кобыл да в клячи. Но теперь такой вопрос: разве на всех-то грузчиков хватит кранов? Куда людей, спрашивается, будем девать?

— Кроме кранов, есть другие механизмы, — сказал Николай. — Была бы охота учиться.

— Это уж как водится. Только на факте-то мы видим обратное. Взять, к примеру, твою мать, Николай. — Он сделал почтительное лицо. — Известнейший на Волге человек Ермакова Мария Спиридоновна. Шутка сказать — из потомственнейших. Эту куда хошь! Нынче таких-то мало осталось. Но опять же скажем: не ценят. Была почти что начальником порта, а теперь перевели на участок. Оттирают нашего брата, практического специалиста.

— У матери четыре класса образования. — Николай поднял упавшие на уши концы волос и аккуратно прихлопнул их на макушке. — С четырьмя классами теперь нельзя руководить портом.

— Молодежь! — покачал головой Щапов. — Вы бы и о стариках подумали. Я ведь, Коля, и родителя твоего знал. Первой силы крючник был по всему Нижнему. Какие, бывало, на ярманку силачи-фокусники приезжали — всех забивал. Под телегу подлезет — телегу с людьми подымет. Такой человек был, такой человек…

Максим Федорович пьяно всхлипнул и полез за платком.

— Здравствуйте! Расчувствовался, — усмехнулась жена.

— Зачем ты, папа, расстраиваешься? — ласково сказала Соня. — Все это было и прошло.

— Я к тому, доченька, — сказал Максим Федорович, вытирая глаза, — что до срока погиб человек, надорвался. Ему бы только жить и жить. Вот ты, Николай, крановщик, одним словом, и образование у тебя, и вот дочка моя тоже десятилетку кончает, законченное среднее, и ты… — он ткнул в Женьку и замялся, видимо, забыл, как того зовут, — ты тоже к делу пристраиваешься. А вот я в семье восьмой был. Мне-то с братьями хорошо — вынесут тяжелое место. А ежели молодой один, ставь четвертную, тогда вынесут место… Место-то, оно, ежели, к примеру, взять кипу хлопка — двести килограммов, а как тогда на пуды считали — двенадцать с половиной пудов.