Геракл, прославленный герой   ::   Кузнецова Анна

Остроумно упавшая как-то в это время звезда определила ход сюжета - тяготение душ с неизбежно уцепившимся прошлым, о котором тягостно напоминал грустный мальчик, раскрашивавший карандашами контурные комиксы. На слишком громкий смех, каким она всегда пугала дам, цепляется веселье - устраивали шумные прогулки с компанией себе подобных, на самом деле - скучных и бездарных; и вдруг она пронзительно жалела раздавленного на тропинке жука, слетала камера откуда ни возьмись - и он был рядом! - а те не понимали, что случилось. Все ровным шагом поднимались из пейзажа на заштрихованный дождем асфальт, теряя их, отставших там, из виду, переставая понимать их остановки. Неподвижные фонари равнодушно блестели. Неслась вдалеке электричка, доставая последнюю фонарную спичку из опустевшей надолго коробки ночного окна. Она устало раздевалась в темноте и прижималась к его торсу шероховатой от прохлады кожей.

Луна, показавшись в окне, перебиралась на крышу. Там, найденная зеркальцем лужи, мигала в дожде, на просвет ее глаз проверяя какие-то совершенно иные слова, которых не было в привычных диалогах. Ветер восторженно рассеивал ночь, где было странно спать и не видеть друг друга. Зная ее еще только руками, шел за ней, сцепив пальцы, и замирал, не выпуская ее локтя, в растворяемых диафрагмой конечных кадрах глав, куда не вмешивались больше упоминаемые всуе боги, гладя темя вечернего солнца или тихо колыша припыленное море забытой в серванте открытки с летним видом, где, взявшись за руки, они бежали по волнистому краешку моря. Его смеющаяся голова, закинутая на слепящий абрис солнца, теперь украшала обложки журналов.

Город, в котором снимался финал, встретил их предосенней прохладой. Кинотеатры и витрины ярко плавились по вечерам, когда озеро становилось зеркальным. Она посмеивалась, примеряясь к непривычной поэтике: коричневой полоской, крупно - песок, забившийся под ногти, на кончике носа у мальчика мутная капля.

Он поливал герань ладонью из ведерка и, глядя, как из плотно сжатых пальцев уходит вода, возрастающим от наезжающей камеры лбом прижимался к стеклу, проговаривая побыстрее все обязательные слова в гулкие емкости приходящих на первую память стоп-кадров: тишина, погруженная в шахту ночного лифта. Горькие остатки кофе в ее стакане. А камера все едет, едет - мимо ветра, где листья распадались по трещинам прожилок; мимо снега, залеплявшего глаза, варежкой схваченного на лету; упрятывая день в пустые коридоры комнат с наборами оконных видеокассет.

Он говорил с ней, ничего не понимая и видя за ее плечом несуществующее лето. Там шевелилось под музыку море и счетные палочки солнца выпадали из жалюзи - и подавала руку, горсть легкости засыпая в ладонь, тянула за собой бежать по краешку воды, а поспешившее воображение переставляло стены в какой-то несценарный день, где будет только ветер, нарочно треплющий рукав, и страшное соседство другого тела, когда хочешь лежать неподвижно и ни слова не помнить.

Любой разговор, начиная с конца, как было принято теперь в наплывах, продвигался к началу перебежками тех не имеющих ценности, быстро найденных слов, которыми владел давно и вспоминал теперь непроизвольно. Ее ответы были непонятны. Она отвечала всей жизнью: навязчивые кошмары банальных поступков: чемоданы, поездки, последним мгновением августа из туч проглянувшее солнце и на тугих ручьях повисшие меж гор озера в хвойном окружении, где чудились на поваленном дереве шишкинские медведи, когда они сидели, прислонившись спинами к стволу, как в комнате под гобеленом, удивляя друг друга наступавшим покоем.