Голоса над рекой   ::   Яковлев Александр

О том, что сестра родила, сообщить просто не успели и теперь были рады: пусть хоть одна приятная новость будет, хотя, конечно, не очень-то приятно, что ребенок недоношен, и все же - все уже было позади, - все волнения, ожидания, страхи, да и девочка была славная.

Отец перенес инфаркт миокарда.

18 дней он пролежал дома, месяц - в больнице, а 24 дня провел в кардиосанатории.

Сейчас он еще не работал - нездоров был отец...

У него не только с сердцем было...

Сердце же у него болело давно, и давно надо было бросить курить, к тому же и гипертония была, хотя и не такая, чтобы, например, 250 на 150 и постоянно, как бывает у людей, но была, и были плохие сосуды на ногах пульс на них давно слабо прощупывался, часто в ходьбе приходилось останавливаться, а ноги мерзли всегда.

Впрочем, он считался практически здоровым.

Он был врачом.

Больные его любили, хотя он бывал иной раз грубоват, но они не чувствовали это и любили его, и чувствовали одну лишь свойскость.

А на обходах он хохмил.

А уж это ценилось!!

Это было счетово!

Ну а главное - оперировал он здорово.

Жена все собиралась посмотреть, как он оперирует, и все времени не было (Она тоже была врачом, но работали они в разных больницах). "Смотри, говорил он шутя, - просмотришь!"

- Успею!

Некоторые его больные, чаще всего - старушки, любили дарить ему шерстяные носки, ими самолично связанные, хотя, конечно, они понятия не имели, что у их доктора худые ноги, но чем, собственно, могли отблагодарить старушки своего спасителя - немолодого уже, седого доктора? Конечно, связать носки!

Были, но это уже от женщин помоложе - с капроновой пяткой, с особой, какой-то фигурной вязкой, но что было самым замечательным - была пара носков из собачьей шерсти.

Если быть откровенным, он давно мечтал о носках из собачьей шерсти, но...

просить людей не станешь, а жена и дочери не вязали.

Жена много работала как врач; терапевтическое отделение, которым она заведовала, было лучшим в области, хотя до ее прихода стояло на грани закрытия. Теперь его сравнивали с клиникой.

Она безумно любила свое дело, и все, кто был теперь рядом с ней, прежние работники отделения, тоже безумно любили его и любили искренне, хотя раньше подобных чувств не испытывали.

Чего только она ни придумывала!..

Всякие занятия, конференции, диспуты, вечера...

Все вокруг нее горело, было необычно, ярко, свежо.

И внутри отделения, деревянного двухэтажного барака на краю города рядом с баней и барахолкой, было необычно: кругом висели прекрасные картины, подаренные художниками их города, было много хороших книг на открытых полках, никуда отсюда насовсем не исчезавших, родственники и посетители приходили к больным не в определенные часы, как это было принято в больницах, а в любое, удобное для них время, никому, кстати, этим не мешая.

У каждой койки был как бы свой маленький пульт: кнопка для вызова сестры, кнопка для включения ночного светильника, вилка радионаушников и отводка кислорода.

В комнате отдыха был целый цветник, большой аквариум с красивыми рыбками, уютные кресла с журнальными столиками.

И дом свой она любила, у нее там тоже было хорошо. Правда, муж и дочери помогали, а раньше и мама.

У нее давно уже, лет пятнадцать, была бессонница, и она принимала снотворные.

Часа в два ночи, перед сном, она проглатывала таблетку и брала книгу, а когда действие снотворного начиналось - немного ожидала, чтобы оно усилилось, тем более, что ведь нельзя же было взять вот так и бросить книгу! Но... она увлекалась: нужный момент обычно пропускался... Спохватывалась она, когда снотворное давало такой свой максимум, что тут же, вслед за ним, лекарство прекращало действие, как бы перегорало: сонливость исчезала, голова становилась ясной, и ничего больше не оставалось, как снова читать...

Утром очень хотелось спать, - она выпивала ампулу кофеина, принимала холодный душ и летела на работу. В общем, не до вязанья ей было.