Губин   ::   Горький Максим

Губин пошел ко крыльцу, четко топая ногами. Надежда, стоявшая на верхней ступени, повернулась боком к нему, неприятно сморщив лицо, а потом поманила меня к себе, тихонько кивая головою:

- Что он говорит, Яков-то?

- Ругает меня.

- За что?

- За то, что я сказал тебе...

Она тяжко вздохнула.

- Ах - смутьян! И чего ему надо?

Она обиженно надула губы, и круглое пустое лицо ее стало детским.

- О господи... чего людям надо?

По небу ширилась темно-серая туча, грозя бесконечным, осенним дождем. Из окна, ближайшего ко крыльцу, густой струей изливался голос свекрови, слов не слышно было, а только звук, как будто жужжало огромное веретено.

- Это - маменька,- тихонько молвила Надежда.- Она ему задаст! Она меня бережет...

Но я не слушал ее - меня поразили слова, сказанные за окном, спокойно, громко, с тяжелой уверенностью в их правде.

- А ты полно-ка, полно... Ведь это ты от безделья в праведники лезешь...

Я подвинулся ближе к окну - Надежда беспокойно сказала:

- Ты - куда? Тебе слушать не надобно...

А из окна доносилось:

- И бунтовство твое противу людей - у безделья да со скуки, скушно тебе, ты и надумал забаву, будто богу служишь, будто правду любишь, а на деле ты - бесу работник...

Надежда дергала меня за рукав, стараясь отвести из-под окна,- я сказал ей:

- Мне надо знать, что он говорит...

Она усмехнулась, заглянув в лицо мне, и доверчиво зашептала:

- Я ей покаялась: "Маменька, говорю, дошла до меня беда!" - "У, ты, дура",- говорит, да немножечко за косу меня потрепала, только и всего - она меня жалеет!.. Ей - ничего, что я гуляю, ей ребеночка, внучка надо для имущества... наследника...

В комнате Губин крикнул:

- Если грех против закона, так...

Заглушая его, мерно потекли веские слова:

- Тут не везде грех, Яков Петрович, а иной раз просто растет человек и тесно ему в законе. Бросаться друг на друга не надо бы. Чего боимся? Все одинаково дураки перед богом...

Она говорила скучновато или устало, очень медленно и внятно - Губин иногда бормотал что-то, но его слова не проникали сквозь ее мерную речь.

- Осудить человека - не великое дело, Яков Петрович, сударь мой, это всегда успеется - осудить! А ты - дай человеку развернуться до конца - ведь и во грехе польза бывает. Почитай-ко минею: святые угодники божий все до господа сквозь грехи дошли, а - дошли-таки! Это надобно помнить. Господь Саваоф - он ли не терпел на евреях своих? А матерью Исусовой еврейку же выбрал, и пророки и апостолы Христовы - все - евреи, так-то! А мы торопимся осудить да наказать...

- Выбила ты меня из жизни, Наталья Васильевна,- сказал Губин.- Как столкнусь я с тобой да вспомню...

- Не надо вспоминать...

- Так и не вижу себя, и цены себе никакой не чувствую...

- Что было - прошло, а чему надо было быть - того не убежишь...

- И внутреннего состояния лишился я через тебя...

Надежда толкнула меня в бок и с веселым злорадством зашептала:

- Верно, значит, говорили - видно, был он в любовниках у нее!

Но тотчас же опомнилась, испуганно прикрыла рот ладонью и сквозь пальцы говорит.

- Ой, господи... что я? Ты - не верь... Злобятся на нее все, очень умная она...

- Коли было злое - жалобой его не поправишь,- спокойно падают из окна слова женщины.- Кому что дадено, тот того и держись, а не удержал, значит не по силам ноша.

- Всё я на тебе потерял, оголила ты меня...

- Тобою - потеряно, а мной приумножено. Никогда ничего, Яков Петрович, в жизни не теряется, а просто переходит из рук в руки, от неумелого к умелому. Кость, собакой оглоданная, и та в дело идет.

- Вот я - кость!..

- Зачем? Ты - человек еще...

- А что толку?

- Толк-от есть, да не втолкан весь, Яков Петрович, сударь мой! На-ко вот, возьми на гулянку себе да иди с богом... А женщину - не тронь, зря про нее не говори чего не следует... это тебе во сне приснилось.

- Эх,- подавленно вскричал Губин.