Из Заметок о разных разностях   ::   Теккерей Уильям Мейкпис

Но лучше, указав на его вину, обрисовать самыми мрачными красками возможные последствия его поведения, устроить ему основательную взбучку, чтобы он пережил душевное потрясение, - все, что угодно, только не прибегайте к саstigare ridendo {Наказанию смехом (лат.).}. Не делайте его посмешищем всего класса, когда он сгорает от стыда. Вспомните себя школьников, друг мой, когда, совершив оплошность, стояли вы у всех на виду, едва сдерживая слезы, - щеки пылают, уши горят, а учитель обрушивает на вас град своих грубоватых шуток, и вы смотрите на него сквозь набежавшие слезы, беспомощный маленький пленник! Лучше плаха или ликторы с пучками березовых розог - только не эта бесчеловечная пытка насмешками.

Так вот, если говорить о шутках, то многие, возможно даже большинство людей, - разумеется, за исключением присутствующих, - воспринимают их, как эти дети. Чувство юмора у них не развито, и шутки им не по душе. Когда они встречают в книгах добродушную насмешку, это вызывает в них раздражение и досаду. Насколько мне известно, мало кто из женщин ценит юмор Свифта и Фильдинга (и не только потому, что он грубоват). Их простодушные и чувствительные натуры восстают против смеха. Может быть, действительно, сатир всего-навсего грубиян с низменными страстями, и нет ничего удивительного, что дам шокируют его ухмылки, нагловатый взгляд, его рога, копыта, длинные уши? Fi done, le vilain monstre {Фу, какое мерзкое чудовище (франц.).}, как он гадко визжит, дурашливо вскидывая свои кривые ноги! Дайте ему пару черных шелковых чулок да подбейте их ватой, чтобы он спрятал в них свои ужасные конечности! И пусть прикроет одеждой шкуру и уберет торчащую козлиную бороду и не пожалеет лавандовой воды на свой батистовый платок! И чтобы навсегда оставил шутки и предавался грусти и слезам! Только тогда можно испытывать возвышенные чувства и говорить о благоухании истинной поэзии и о пышных цветах красноречия. А ноги выглядывать не должны, будь они неладны. Скройте-ка их под сутаной. Вынимайте свои платочки, милые дамы, и давайте вместе всхлипывать.

Итак, редакция, положа руку на сердце, публично заявляет, что вовсе не огонь критики пугает ее и лишает душевного покоя. Среди наших противников могут быть и справедливые критики, могут быть и негодяи, которые попросту точат на нас зубы, могут быть ослы, которые лягают и ревут, потому что так уж они устроены и предпочитают ананасам чертополох, а могут быть и превосходные судьи, добросовестные, обладающие широкими знаниями и острым умом, которые тотчас же откликаются на шутку и улавливают скрытый в ней глубокий смысл. Но любые суждения - основательные или невежественные, восторженные или совсем напротив - не принимаются нами близко к сердцу. Если мы слышим одобрение, нам приятно; если освистывают и атакуют нас с пером наперевес - мы не пытаемся оправдаться и запасаемся выдержкой. Конечно, и от самого низкого человека мне приятней услышать доброе слово, чем ругань, но чтобы обхаживать его и, добиваясь расположения или похвалы, приглашать на обед и превозносить его заслуги в некоем журнале в надежде, что он сменит гнев на милость и перестанет кусаться и брызгать слюной - allons donс! {Нет уж, увольте! (франц.).} Мы этим заниматься не будем. Лай, Цербер, сколько угодно! От нас ты ничего не получишь. Правда, если этот Цербер исключительно умный и добрый пес, то нам не обидно, когда он с лаем бросается на нас из соседской подворотни.

Помилуйте, слышу я, но о каком же, наконец, несчастье здесь идет речь о зубной боли лорд-мэра или все-таки об иголке в подушке редакторского стула? Вот именно. Ах! Она жалит меня и сейчас, когда я пишу. Почти с каждой утренней почтой я получаю эти иголки.