Кармен и Бенкендорф   ::   Тютюнник Сергей

В темных переулках, словно сытые коты, урчат бронетранспортеры. Уже комендантский час. На улице безлюдно. В воздухе плавают редкие снежинки, подкрашенные фиолетом ночи и желтизной фонарей.

На моей груди греется документ, дающий право ходить где угодно и когда угодно.

Я не боюсь патрулей и не смотрю по сторонам. Я слежу за своей тенью, привязанной к беспутным ногам. Тень летит по снегу, уклоняясь от света. Она сворачивает с центральной улицы в переулок и, вытянувшись на склоне, скользит вниз, к реке.

Черный женский сапожок наступает ей на "голову", увенчанную овалом от фуражки.

Навстречу мне медленно поднимается девушка в ярко-красной дутой куртке со скрещенными на груди руками. Но в эту минуту я равнодушен к людям и продолжаю петь. Глеб пришел в пресс-службу и напоил меня коньяком. Уговаривал соблазнить деда на участие в фильме "Салам!". Я не поддался, несмотря на магарыч, и теперь радуюсь.

- Все поёшь, майор? - устало роняет девушка, не поворачивая головы.

Я слышу это уже затылком, теряю равнодушие к человечеству и разворачиваюсь.

- Почему бы нам не спеть дуэтом? - наполняюсь гусарской лихостью и притираюсь к пуховой куртке.

- Извини. Я жалею, что заговорила. - В ее голосе - неподдельное равнодушие.

Голова девушки непокрыта, и черные длинные волосы ленивыми волнами стекают на плечи, вылавливая из ночной бездны снежный пух. Душа моя поет, а кавалерийская атака несет в водоворот дешевой игры:

- Не жалей о содеянном. Я принесу тебе радость.

- Это невозможно. У меня замерзло сердце, - отвечает холодно, все еще не оборачиваясь.

Ладони девушки, спрятанные под мышки, видимо, без перчаток. И я говорю:

- Как это романтично - замерзшее сердце... Но, по-моему, у тебя замерзло не сердце, а руки, - я продолжаю рваться в атаку, не думая о поражении.

- И руки тоже. Я забыла перчатки.

- Где забыла? - срывается с моего пьяного языка.

- Где надо, там и забыла, - раздражается она, и в атмосфере становится холоднее.

Мы медленно поднимаемся по переулку, боясь поскользнуться, и черные сапожки моей длинноногой собеседницы осторожно давят свежий снег. Мне очень хочется, чтобы девушка посмотрела на меня, но она по-прежнему не оборачивается.

Это ее я видел сегодня на брифинге. Сомнений нет. Она была в желтом свитере и заметно волновалась. Хоть я и пьян, но помню. Я не верю в замерзшее сердце.

- Твое сердце полно огня, - произношу с дешевой игривостью. - Оно способно растопить льды Эльбруса.

На ночном переходе с парада - в окоп.

На усталое сердце навалится тьма.

И глаза мне закроет седеющий поп,

И посыплется снег, и настанет зима.

И упрямую землю уставши долбить,

Плюнет в руки могильщик и мать помянет.

И я больше не буду ни петь, ни любить,

Лишь весной надо мною трава прорастёт...

Девушка читает стихи почти монотонно, глядя прямо перед собой, и видит то, чего не вижу я.

- Ты поэтесса? - я тронут, но мой пыл начинает остывать.

- Я не поэтесса, - она останавливается. - Я блядь, - и разворачивается ко мне - всем телом, и ее черные холодные глаза выбивают меня из седла...

- Что, растерялся, майор? - она победно улыбается, не размыкая вишневых накрашенных губ.

Я шумно вздыхаю и лезу в карман за сигаретой.

- Офицер, угостите даму папироской! - по-актерски манерно произносит она шаблонную фразу, и тонкие ноздри ее вздрагивают. - В другой раз не пускайтесь в галоп так опрометчиво.

- Другого раза может не быть никогда, - чиркаю зажигалкой, и отблеск огня мерцает в ее темных зрачках. - Я видел тебя на брифинге. Ты журналистка?

- Нет. Я там случайно оказалась. Журналистика - не моя профессия. Хотя такая же древняя.

- Проститутка? - спрашиваю как можно спокойнее, но в груди моей что-то больно сжимается.

- Да. - И она оценивающе оглядывает меня от фуражки до мокрых туфель.