Конченые   ::   Гордон Катя

Поэтому, когда мне дали переводить «Гамлета» — я отказалась по принципиальным соображениям.

Итак, я пью с однокурсниками у отличницы Урюковой. Я смотрю на наших перемальчиков и недомужчин с отвращением.

— Лукьянов, — я делаю глоток вина.

— А… — говорит Лукьянов.

— Как живешь, Лукьянов? — спрашиваю я.

— Нор-мально… — Лукьянов ждет подвоха.

— А где живешь, Лукьянов?

— Ну… — Лукьянов смотрит на меня своими большими синими глазами — в его голове работает трансформатор.

— Ну… Ленинский проспект, 21.

— Один? — не унимаюсь я.

— 21… — Лукьянов — дебил.

— Живешь один?

— С мамой, бабушкой и собакой.

— Ясно, — говорю я и затягиваюсь.

Лукьянов долго смотрит на меня, не моргая. Потом, что-то вспомнив, выходит из комнаты.

Я смотрю на Скворцова и Медведева — уже по фамилиям все становится ясно: берлога и скворечник — не больше. Арсентьев в плеере, непосредственно ковыряя в носу, пьяно жует бутерброд.

— Арсентьев! — отвлекаю его я от жевания.

— А? — протягивает он и из его рта валится хлеб.

Меня начинает тошнить — я иду в туалет. В туалете, обливаясь потоками теплых слюней и слез, стоит Урюкова. По ее запястью течет кровь. В дрожащей руке лезвие.

— Фу… — вырывается у меня.

Пьяная Урюкова, вымазав меня своей кровью, рыдает у меня на коленях. Я мутно сижу на унитазе.

— Не могу больше жить… — рыдает белая Урюкова, — мать видеть не могу, страну не могу, Пашку…

Трансформатор работает.

— Одиноччество… — выдыхает Урюкова.

Потом я трезвею. Высвободившись из под полуобморочной Урюковой, иду вызывать «Скорую».



23…

Урюкову загружают в машину. Мы стоим на улице.

— Хата обломалась… — Лукьянов грустно глядит на санитаров.

— Да… Облом… — Медведев смотрит на небо.

На небе туча — она смотрит на Медведева.

— Пойдемте ко мне? — предлагает Скворцов.

«Пойти к Скворцову» означает снова набиться в Ауди .

— Че делать — то? — Безразлично комментирует Бардина предложение.

Начинается дождь. Ауди стоит неподалеку. Медленная «Скорая» тщетно пытается развернуться между припаркованных во дворе машин. Теперь мы смотрим на нее через лобовое стекло.

— Да… — Бардина глядит на «Скорую», — Надо было так Урюковой упиться…

— Может у нее горе… — так же задумчиво Лукьянов.

— Какое горе? Квартира, деньги родители высылают… Урюкова просто в образе.

— Давайте поедем в Крым пока тепло… — предлагаю я.

— Давайте слушать музыку — я аккумулятор зарядил. — Скворцов врубает магнитофон на полную.

— Я вина все же заначил… — радостно кричит Лукьянов, доставая бутылку из кармана.

Мир начинает двигаться в ритме нашей музыки.



24…

Бардина говорит, что любит читать. Она читает как маньяк и ненавидит тех, кто читает мало. Бардина ненавидит меня. Она читает Аристотеля и Канта, Акунина и Толстую, — и всех вместе. Принцип, по которому она отбирает литературу, мне не ясен. Бардина — всеядна. Если вместо деревьев и асфальта, домов и облаков просто развесить тексты, описывающие эти явления, ей стало бы проще жить. Об — ла — ко, де — ре — во.

— Бардина!

— Что? — Бардина не поднимает глаз из книги.

— Бардина, зачем ты столько читаешь?

— Глупый вопрос. Я хочу быть в контексте мировой культуры — отвечает Бардина.

— А зачем тебе быть в контексте?

Бардина недовольно смотрит на меня:

— Хотя бы для того, чтобы знать, что я тоже есть!

— А зачем, Бардина, тебе быть в этом контексте? — не унимаюсь я.

Она не отвечает.

— Ну, зачем?

— Ты — дура — говорит Бардина.

— А Урюкова — дура?

— Урюкова — нет. Урюкова — образованный человек. Иногда говорит дельные вещи.

В аудитории висит золотая пыль. Народу еще мало. Мы пришли раньше всех.

— Урюкова сказала, что мы все умрем — напоминаю я.