Коржик, или Интимная жизнь без начальства   ::   Некрасов Евгений

– Стул у него часто? – спросил я Любу, и та, преданно глядя на Благонравова, подтвердила, что страсть как часто, больной совсем больной, пускай еще полежит.

– На баканализ, – сказал я. – Всю роту.

Глория мунди, шмандиферка вертлявая! Вскружишь голову и удерешь, не оставив человеку и тех медяков уважения, которые он скопил до вашего с ним скоропостижного романа. В медпункт заходили поотделенно с Благонравовым-героем в сердце, а выходили по одному с Благонравовым-засранцем на устах. Убеждения солдат менялись, как это часто бывает с убеждениями, быстро, но болезненно. “Спустите брюки и трусы, раздвиньте руками ягодицы”, – и старшинка Света, мечта военнослужащих срочной службы, шурует накрученным на лучинку тампоном, ласково приговаривая: “Не напрягайся!” За столом для авторитета сидит ротный Толя Саранча и листает “Лекарственные средства” Машковского. А я, мальчиш плохиш, расхаживаю вдоль шеренги глядящих снизу вверх солдат, призываю опять же не напрягаться и сообщаю, чтобы знали, кого благодарить, что у рядового Благонравова подозрение на дизентерию. Мойте руки перед едой, бактериологическая обстановка в роте серьезная, товарищи.

Товарищи натягивают штаны, выходят и делятся впечатлениями с товарищами, которые ждут очереди. Товарищи, которые ждут очереди, пытаются слинять, но успевшие пострадать товарищи их ловят из чувства справедливости. И все вспоминают, как самозабвенно Благонравов обжирался их кровной колбасой, а заодно и как он корчил из себя маршальского племянника.

Потом какой-то памятливый товарищ сообщает, что Благонравов и клятву не давал, и, понятно, не носил скрепляющей клятву печати. Товарищи деды хватают подвернувшегося под руку товарища молодого и заставляют повторять клятву. “Я, салага, бритый гусь, торжественно клянусь: сахар, масло не съедать, старичкам все отдавать…” – молодой помнит, молодец, товарищ молодой, и печать у него еще не сошла, надо же, второй месяц, это кто же так его проштамповал, ты, товарищ?

Не, моей бляхой ему ползадницы снесло бы, она у меня заточенная. Это сержант, у него бляха со свинцом. Молодец, товарищ сержант, будешь ставить печать товарищу Благонравову, кстати, почему он до сих пор без прозвища? Засранец подойдет? Не, длинно. Ладно, товарищи, подождем, само придумается.

Нам в процедурной все было слышно. Саранча хрюкал, закрывшись “Лекарственными средствами”. Разделяй и властвуй.

Сила армии в единстве с народом За сто первый километр высылали мелких уголовников и алкашей. Пренебрегая остальной территорией Советского Союза, они селились на этом рубеже, поближе к старушкам-мамам различных возрастов и московским квартирам, куда еще надеялись вернуться.

Начало такой практике было положено еще в царствование Романовых. Только помимо лиц, задержанных полицией по неимению узаконеннаго вида, из столиц тогда высылали еще отставленных за развратное поведение чиновников и попов-расстриг. А когда появились социал-демократы, то и социал-демократов, признанных вредными для государственнаго и общественнаго спокойствия. Запретный для этой компании рубеж пролегал по границам Московской губернии, тоже недалеко от стоверстной отметки.

Словом, шпана там жила потомственная, и свежие подкрепления из столицы не давали ей позабыть заветы дедов и отцов.

Если верить военным картам, наш полк занимал стратегическую позицию точно на сто первом километре.

Перед нами был край загаженных перронов и зачатых спьяну мутноглазых детей. Дети мечтали пойти в школу, чтобы отобрать у одноклассника двадцать копеек и на означенную сумму купить свой первый ножик, а со временем, конечно, собрать средства на стопорную “лисичку”, которой уже можно кого-нибудь зарезать. Их матери гуляли.