Крошка Цахес, по прозванию Циннобер   ::   Гофман Эрнст Теодор Амадей

Его сюртук черного тонкого сукна, отделанный разрезным бархатом, был

сшит почти что на старонемецкий лад, к чему весьма шел нарядный,

ослепительно-белый кружевной воротник и бархатный берет, покрывавший его

красивые темно-каштановые волосы.

Это одеяние потому так шло к нему, что он сам всем существом своим,

пристойной поступью и осанкой, серьезным выражением лица, казалось,

действительно принадлежал к прекрасному благочестивому стародавнему

времени, а поэтому и не наводил на мысль о жеманстве, которое столь часто

выказывает себя в мелочном подражании худо понятым образцам в столь же

худо понятых притязаниях нашего времени. Этот молодой человек, который с

первого взгляда так полюбился тебе, дорогой читатель, не кто иной, как

студент Бальтазар, сын достойных и зажиточных родителей, юноша скромный,

рассудительный, прилежный, о ком я, мой читатель, намереваюсь немало

порассказать тебе в этой весьма примечательной истории.

Серьезен, по своему обыкновению, погружен в думы, шел Бальтазар с

лекции Моша Терпина к городским воротам, собираясь вместо фехтовальной

залы посетить прелестную рощицу, находящуюся в нескольких сотнях шагов от

Керепеса. Друг его Фабиан, красивый малый, веселый с виду и такой же

нравом, побежал за ним следом и настиг у самых ворот.

— Бальтазар! — громко закричал Фабиан. — Бальтазар, опять ты собрался в

лес бродить в одиночестве, подобно меланхолическому филистеру, меж тем как

добрые бурши прилежно упражняются в благородном искусстве фехтования.

Прошу тебя, оставь свои нелепые дурачества, от которых нас всех берет

оторопь, и будь по-прежнему бодр и весел. Пойдем переведаемся на рапирах,

а если тебя потом потянет прогуляться, так я охотно пойду с тобой.

— Побуждения у тебя добрые, — возразил Бальтазар, — и потому я не хочу

вступать с тобой в перепалку из-за того, что ты, словно одержимый,

гоняешься за мной по пятам и часто лишаешь меня наслаждений, о которых не

имеешь никакого понятия. Ты как раз принадлежишь к тем странным людям,

которые всякого, кто любит бродить в одиночестве, считают меланхоличным

дурнем и хотят на свой лад его образумить и вылечить, подобно тому

лукавому царедворцу, что пытался исцелить достойного принца Гамлета, а

принц хорошенько проучил его, когда тот объявил, что не умеет играть на

флейте. Правда, от этого, любезный Фабиан, я тебя избавлю, однако ж я тебя

сердечно прошу — поищи себе другого товарища для благородных упражнений на

рапирах и эспадронах и оставь меня в покое.

— Нет, нет! — воскликнул со смехом Фабиан. — Так просто ты от меня не

отделаешься, дорогой друг! Не хочешь пойти со мной в фехтовальную залу,

так я отправлюсь с тобой в рощу. Долг верного друга — развеселить тебя в

печали. Ну, идем, любезный Бальтазар, идем, коли уж ты ничего другого не

желаешь. — Сказав это и подхватив друга под руку, он бодро зашагал с ним

рядом. Бальтазар стиснул зубы, затаив досаду, и затворился в угрюмом

молчании, тогда как Фабиан без умолку рассказывал всевозможные веселые

истории. Сюда замешался и всякий вздор, как то частенько случается, коли

без умолку рассказывают что-нибудь веселое.

Когда наконец они вступили в прохладную сень благоухающей рощи, когда

зашептали кусты, словно обмениваясь нетерпеливыми вздохами, когда вдалеке

зазвучали чудесные мелодии журчащих ручьев и пение лесных птиц пробудило

эхо в горах, — Бальтазар внезапно остановился, широко распростер руки,

словно собирался нежно обнять кусты и деревья, и воскликнул:

— О, теперь мне снова хорошо, несказанно хорошо!

Фабиан с некоторым замешательством поглядел на своего друга, словно

человек, который не понял, о чем идет речь, и не знает, как ему поступить.