Лесная дорога   ::   Можаев Борис Андреевич

 – Ты что, в лес по грибы ходил, что ли ча? Давай сюда! Чего остановился? Обрубок клади под колесо… Та-ак! Да это ж нешто вага? Это ж бревнище! Хоть в венец укладывай… Эх, заставь богу молиться… медведя.

Он подошел к «газику», открыл правую дверцу:

– Как вас по имени-отчеству, извиняюсь?

– Иван Макарович, – раздалось из «газика».

Потом тяжело вылез хорошо одетый грузный мужчина. Я узнал директора леспромхоза Пинегина. Мы поздоровались.

– Берись за верхушку, Макарыч! – подвел Попков Пинегина к ваге. – И гни, дави ее!

– Из конторы! – обернулся он ко мне. – А ты поддерживай ногой чурбак и тоже на вагу ложись… Брюхом. Та-ак! – Попков залез в кабину и продолжал оттуда командовать. Он включил мотор. – Ну, взяли. Р-раз-два! Эй, поехала…

Мы подняли засевшее колесо, «газик» натянул трос, и грузовик медленно выполз на пробитую колею.

Попков собрал свой шанцевый инструмент, отвязал с колеса брезентовую куртку и спросил меня:

– Со мной поедешь или пересядешь к ним?

– А вы куда едете? – спросил я Ивана Макаровича.

– На Мади. Мазепу ищу.

– И мне он нужен, Мазепа. Подвезете?

– Пожалуйста.

Попков кивнул мне:

– Ну, бывай, помощник из конторы.

Так и не простил он мне «легкой поры».

Иван Макарович подал ему руку и сказал уже в «газике»:

– Орел… Сразу видно – мазеповской выучки.

Иван Макарович человек приятный, обходительный – светлая улыбка постоянно на его лице. И одет он как-то весело: светло-белые валенки, серое пальто, серый каракуль… И шутит как-то весело:

– Наши хозяйственники рупь в карман кладут, десять на дорогу бросают.

– Мазеповская выучка, – сказал я.

– Ты Мазепу не трогай… Он уже в счет будущего года работает.

Мы подъехали к реке Бурлиту… Длинный бревенчатый мост, настланный по каким-то деревянным козелкам и по неокрепшему льду, местами перехлестывала вода, вырывавшаяся из промоин и трещин. Река кипела. Ехать по такому шаткому основанию было рискованно. Иван Макарович вылез из машины, потрогал валенками бревна, вздохнул.

– Эх, Мазепа ты, Мазепа! Атаман ты, и больше ничего… Видал, какая стихия? – спросил он меня, кивая на кипящую реку. – А они каждый день мотаются по ней. Башки отчаянные! Одначе, с волками жить – по-волчьи выть, – сказал он, влезая в «газик», потом смиренно своему шоферу: – Давай, Петя! Плыви…

Но как только «газик» забарабанил по шаткому бревенчатому настилу, Пинегин приоткрыл дверцу.

– Ты на всякий случай тоже приоткрой дверь-то, – обернулся он ко мне. – Все успеем вынырнуть.

Он опасливо заглядывал в реку, вытягивая, как гусь, шею:

– Да тут вроде и неглубоко, а, Петя?

– Местами по шейку, – тихо ответил Петя.

– Вот обормоты! Даже бортовых бревен не положили… Да куда ты на край-то лезешь? – крикнул Пинегин.

– Чуток занесло.

Петя, остроносенький белобрысый паренек в черной фуфайке, как скворец, сидел сгорбатившись, крепко вцепившись в баранку, положив подбородок на руки, и пугливо таращил глаза.

– Весной на этом месте растащило мост… «ЗИЛ» провалился, – сказал Петя. – Шофер вон там, у Монаха, вылез. – Он кивнул в сторону высокого черного камня, одиноко торчащего из воды.

– Да, купель в эту пору так остудит, что штаны примерзнут, – сказал Пинегин.

«Газик» приостановился; сразу за мостом разлился широкий заберег с раскрошенным снегом и льдом.

– Прикройте двери, – сказал Петя. – С разгона пойдем. Не то сядем в этой квашне.

Я захлопнул дверцу.

– А здесь не глубоко? – Пинегин вопросительно посмотрел на шофера.

– По-моему, по дифер.

– Ну давай… С разгона так с разгона…

Но дверцу Пинегин все-таки не прикрыл; и пока «газик» шумел колесами по воде, он напряженно поглядывал, как волны обмывали подножку. Наконец мы выскочили на прибрежный откос.