Лгунья   ::   Уиндзор Валери

- Quatre-vingt-dix francs la nuit, - сказала она, открывая дверь комнаты. - Ou quarante francs l'heure10.

- La nuit, - сказала я. И добавила: - Je suis en vacances11. - Она кивнула. Она мне не поверила. Ну разумеется. У меня ни багажа с собой, ни пальто. Люди en vacanses берут с собой чемоданы и не останавливаются на ночлег в подобных местах. Девочка пошла за нами наверх, и теперь стояла в дверях и сосала палец. Что-то с ней было не так.

- Viens12, - сказала Мадам, но девочка не послушалась и продолжала смотреть, нос её морщился от еле заметной сладострастной улыбки. В конце концов, пришлось закрыть перед ней дверь.

Существуют определенные ритуалы, которые надо соблюсти, когда въезжаешь в новый отель. Я соблюла их все. Я открыла окно и раздвинула ставни, чтобы посмотреть на открывающийся вид: увидела задний двор с ржавым фургоном, приютившимся рядом с мусорными баками. Я напустила в раковину воды и посмотрела, как она с бульканьем исчезает в сточном отверстии. Я прочла за дверью правила проживания в отеле, заглянула в гардероб, проверила простыни, легла на кровать и принялась изучать трещины в потолке. Я думала, что, как только окажусь одна и прекращу бежать, смогу наконец поплакать, и мне сразу станет легче, вернется способность рассуждать здраво, но ничего этого не произошло. Я просто лежала, сначала на спине, потом на животе, глядя на комья пыли на полу. Я спросила себя: и что ты чувствуешь? И ответила - ничего. Вообще ничего, кроме смутного дискомфорта, который, скорее всего, был обычным страхом. Ничего, кроме ощущения замороженной пустоты, как будто червь-паразит пожрал все мои внутренности, плоть, кровь, нервные окончания, - все, кроме костей. Я чувствовала его бледное, членистое тело, урчащее от голода.

Ну что ж, сказала я себе, придется посмотреть правде в глаза.

А правда заключалась в том, что я - лгунья. И всегда была лгуньей. Ни единому моему слову верить нельзя. Вот с чем у меня были всегда проблемы: с правдой. А может, не будем об этом? Смотри правде в глаза, приказала я себе, но обнаружила, что вместо этого мысленно составляю узоры из влажных пятен на стене.

- Наверное, ты больна, - прошептала я вслух. Других объяснений своим поступкам я не видела. Эта мысль меня успокоила. Она освобождала от всякой ответственности. Я очень, очень больна, прошептала я, пробуя, каково это слово на слух. У меня какое-то серьезное заболевание.

За дверью ребенок со сладострастной ухмылкой сопел и глухо напевал вполголоса сквозь заложенный нос. Стемнело. Я боялась включить свет. Я хотела пописать, но боялась встать с постели. Я услышала свой шепот:

- Не знаю, что делать, - повторяла я снова и снова. Вернуться назад я не могу. Так или иначе, для себя я это уже решила. Но и вперед идти не могу. Неужели я застряла в этой комнате на веки вечные? Я принялась лихорадочно рыться в сумке, как будто надеясь отыскать что-нибудь такое, что поможет мне найти выход. В наличие имелось три таблетки аспирина, расческа, флакон туалетной воды, россыпь косметики, фунтов двадцать французскими деньгами и две пятифунтовые банкноты, две кредитные карточки, библиотечный билет и водительское удостоверение, запылившийся флакончик духов Поло с мятным запахом, несколько монет среди песка и сора на дне и пара ветхих бумажных салфеток. Мой паспорт остался у Тони, в отеле - для надежности. Я проглотила аспирин, съела конфету, а потом сидела на кровати, раскачиваясь вперед-назад и плотно прижав кулаки ко рту - чтобы не выпустить на волю нарастающую панику.

Через некоторое время - не знаю, сколько прошло, - я осознала, что ноющий звук в черепе прекратился. За пределами комнаты царила тишина - ни хлопающих дверей, ни рычания воды в трубах, ни беготни. В темноте я перетащила через комнату стул и, взобравшись на него, пописала в раковину.

- Я потерялась, - прошептала я.