Тюрьма особого назначения   ::   Горшков Валерий Сергеевич

И что бы там ни говорили и ни писали журналисты из многочисленных армейских газет, мало кто из нас по-настоящему верил в какую-то великую сверхзадачу нашей военной миссии на чужой обожженной земле. Просто мы, стиснув зубы, выполняли данный нам приказ, отрабатывая вложенные в нас государством деньги и звездочки на своих погонах.

Мы надевали камуфляж, брали в руки оружие и убивали. Сорок пять профессиональных «рейнджеров» с шевроном белого барса на рукаве.

Перед моей первой операцией по «зачистке» местности, когда мы с парашютами за спиной стояли возле низкого трапа военно-грузового самолета, появился наш командир полковник Корнач и сказал фразу, навсегда запавшую в память: «Убийство – это лишение жизни без лицензии. У нас же, считайте, она есть. Так что пусть ваша совесть будет спокойна. Идите и выполняйте свою задачу…» Запрыгивая в самолет, мы даже не рапортовали традиционное в таких случаях «служу Советскому Союзу!..» Мы – это не все. Мы – выше всех.

После года службы в «Белом барсе» у меня стало колоть сердце и появились ночные кошмары. Я старался не обращать на это внимания. Получил старшего лейтенанта и продолжал выполнять боевые задания. Был дважды ранен, в последний раз – серьезно. Хирурги буквально вытянули меня с того света, и я, поправившись и прицепив на погоны еще одну звездочку, снова ринулся в бой…

А потом, утром пятого июля, наступил ад. Я мало что помнил, кроме того, что нас в буквальном смысле расстреливали из орудий. Снаряды рвались со всех сторон, обдавая смертельным жаром и брызгая на лицо каплями горячей крови.

Кругом валялись окровавленные куски человеческого мяса… Уйти в горы удалось только мне и майору Летяеву. Рация была разбита, так что связаться с базой не было ни малейшей возможности. Прячась даже от собственной тени, питаясь той растущей и ползающей пищей, что входила в «экстремальный рацион выживания», усталые, озлобленные и, как потом выяснилось, заживо похороненные командирами, мы в течение шести суток пробирались в сторону границы «запретной зоны». На утро седьмого дня остановились возле небольшой горной речушки. Наши запасы воды были равны нулю, так что вопроса – выходить или нет на открытое пространство, даже не стояло. Но едва мы приблизились к речке, как откуда ни возьмись появился мальчик, одетый в драный ватный халат. По всей видимости, где-то недалеко находилось селение. В руках подростка были два глиняных кувшина для воды. Выбрав удобное место, он присел на корточки и, набирая воду, вдруг затянул одну из заунывных восточных мелодий. Все они почти автоматически ассоциировались у нас с образом врага. Лицо Летяева тут же перекосило от ярости. Вместо того чтобы выждать несколько минут, пока мальчик закончит свое дело и скроется за ближайшим холмом, майор выхватил из-за пояса нож и ринулся на ничего не подозревающего мальчишку. Он словно обезумел. Многодневный переход вымотал и меня, но не до такой степени, чтобы не отличить врага от мирного, ни в чем не повинного ребенка. Замешкавшись всего на пару секунд, я бросился следом, пытаясь помешать Летяеву. Но тот оказался на берегу первым. С выпученными от злобы глазами майор схватил за волосы испуганно обернувшегося на шум мальчика и с гортанным звериным ревом полоснул острым спецназовским ножом по его горлу. На мокрые прибрежные камни фонтаном брызнула кровь…

Я настиг майора в прыжке и сбил его с ног. Как бешеные собаки, мы катались по острым камням, не обращая внимания не только на боль, но и на все остальное. Появись где-то неподалеку целая армия воинов ислама – и мы не заметили бы ее. Наконец мне удалось крепко прижать Летяева спиной к земле.

Одной рукой я держал запястье его правой руки, в которой все еще был зажат нож, а локтем другой надавил ему на кадык. Казалось, силы покинули майора и он потерял сознание.