Метромания   ::   Майорова Ирина

На снимке она с мужем своим. Видный парень, скажу я вам! Гордый такой, решительный. Перед самой войной на строительстве метро погиб. Кессон у них там, что ли, прорвало. Или пожар был. Нина за ним всего полгода замужем и побыла. И как похоронила, больше ни одного мужика к себе не подпустила. Хоть, старики рассказывают, многие к ней клинья подбивали и даже сам Лазарь Каганович знаки оказывал. Он метро курировал, а Нина самой красивой на всех станциях была. Поговаривают, заступничество Кагановича ее и от НКВД спасло. Кологривов вам про то не говорил?

Андрей с Максом одновременно и с равной амплитудой – прямо как в синхронном плавании – помотали головами.

– Ну, что в октябре сорок первого метро взрывать и затоплять планировали, точно слышали, – не столько спросил, сколько констатировал Петрович. Шахов кивнул: дескать, да, что-то такое припоминаю, а Макс снова помотал головой.

– Эх, вы, молодежь! – укоризненно вздохнул Степан Петрович. – Каждый день в метро ездите, благ а ми его, так сказать, пользуетесь, а ничего про подземку и не знаете. А что самое обидное – даже не интересуетесь.

Подождав, чтобы визитеры устыдились своего невежества – или глаза опустили, или вздохнули пару раз, – но так ничего и не дождавшись, Петрович распевным, на манер древнего сказителя, голосом поведал:

– Немцы когда к самой Москве подступили, Сталина и всю Ставку было решено в Самару эвакуировать, прямо в бункер. В то, что столицу отстоим, мало кто верил. И то сказать – экая силища на нас перла! Все более-менее крупные московские заводы, предприятия связи, мосты, транспортные узлы были заминированы. В том числе и метро. 16 октября метрополитеновские вагоны вывели из подземки, и они по железнодорожным путям потянулись на восток. Предполагалось использовать их для нужд фронта. А на местах раздали инструкции по обрушению эскалаторов и порядку затопления станций, тоннелей… Мне мать рассказывала, как люди в то утро плакали – даже больше, чем когда 22 июня Сталин по радио про начало войны объявил. Тогда-то все верили, что Гитлеру сразу отпор дадут. А тут пришли к своим станциям, на работу ехать, а метро закрыто. Это ж понимать надо, чем тогда оно для москвичей – да и для всего народа – было! Как им гордились! Чуть ли не главное доказательство силы советского строя, по-научному сказать – символ СССР. А тут – закрыто. Да еще слух прошел, что взрывать его собираются. Мать говорила, люди у станций, как у гроба, стояли. Даже не разговаривал почти никто, только плакали. Каждый думал: если метро рушат – значит, Москву решено фашистам сдать.

– А Нина Андреевна каким боком тут? – вернул рассказчика к теме Макс.

– А вот каким…

В голосе Петровича послышалось недовольство: дескать, сосунок, песню испортил. Однако вслух сказитель ничего такого не выразил, лишь, немного сбиваясь, продолжил:

– Нина, значит, Андревна, в ту пору контролершей у турникета была. На какой станции, не припомню. Но только, как первые слухи о планируемом подрыве пошли, как начали по ночам парни в фуражках с синим околышем взрывчатку под землю таскать, она словно умом тронулась. Подлетела к какому-то энкавэдэшному офицеру, как схватит его за грудки, как начнет трясти: «Ты это метро строил?! Отвечай! Нет? Так не тебе и ломать! Люди в тоннелях здоровье оставляли, мой Ваня с друзьями погиб! Метро ему и таким, как он, – памятник! А ты взрывать?! Хватит того, что церквы порушили, безбожники, потому Господь от нас и отвернулся, потому Гитлер и прет! А теперь метро хотите? Вы бандиты, враги народа! Не пущу, не позволю! Хоть стреляйте меня прямо здесь, хоть в лагеря сошлите!»

Петрович замолчал и, улыбаясь, покачал головой.