Мгновение - вечность   ::   Анфиногенов Артем Захарович

Фронтовое начальство это учитывает. На северо-западе, например, с ним были осмотрительны, только орденок занизили, а под Сталинградом... Под Сталинградом отдельная дивизия — падчерица, отцова падчерица, вся черновая работа — на ней. Передавать дивизию армии Степанова Хрюкин не намерен, напротив, принимает меры, чтобы оставить ее у себя, в восьмой воздушной, связать со Сталинградом намертво; в Генштабе с Хрюкиным считаются. — «Боевая задача на завтра, — приступил Раздаев к делу. — Хутор Малонабатовский, где засечено скопление танков...»

Тяжелые потери и шаблон действий, осужденный приказом Хрюкина, подвигнули Раздаева на тактическое новшество: поднять «ИЛы» не с рассветом, как повелось, а — затемно, чтобы штурмовики накрыли цель, когда солнце, восходящее над Доном, бьет зенитчикам в глаза, слепит их... Уловка предназначалась для летчиков Ваняхина, где-то застрявших. «Мои сержанты ночью не летают, — возразил Егошин. — Они днем-то...» Тут пилотяга, ухайдаканный многочасовой перегонкой, грохнулся, как утюг, обдав командиров жаркой пылью. Оба помолчали... Поднимать «ИЛы» с бомбами в потемках, вне видимости горизонта, вслепую, — значит рисковать, и рисковать крупно. При такой-то выучке дров не избежать. «Объект насыщен зениткой, прикрыт «мессерами», — сказал полковник. — Командарм Хрюкин мое решение одобрил...» — «В таком случае пойду «девяткой». — «Одной «девяткой»? От нас ждут эффекта!» — «Скомбинируем, — рассуждал Егошин вслух. — Пары составим так: один лейтенант и один сержант. Вчерашний инструктор поведет вчерашнего курсанта... Парочка, баран да ярочка», — и снова мелькнуло в мыслях Егошина восемнадцатое, день авиации... Праздник, черт языком дразнит... Сержант Агеев Виктор, приземлявшийся последним, его порадовал: притер свой «ИЛ» легко, неслышно. Раздаев, слушая расчетливого майора, от удовольствия прикрякнул.

Взлетали в аспидной тьме, какая сгущается на исходе августовской ночи, поглощая все, тяготеющее к свету: человеческие лица, брезентовые чехлы песчаного отлива, поварскую косынку официантки, привезшей горячий чай...

Недавние шкрабы, довоенной выучки летчики, поставленные Егошиным коренниками, скрепляли «девятку», молодые ухватывались за них, как за мамину юбку. Ободренный чудом собранной и поднятой стаи, майор думал не о Малонабатовском, не о танках, но о том, сколько продержатся сержанты. Небо за Волгой постепенно светлело, очертания машин становились четче. Мгла над прибрежьем скрывала город, не имевший ни начала, ни конца, он замер внизу, то ли в предчувствии великого бедствия, то ли собираясь с силами. Изредка вспыхивали топки пригородных поездов, искрили дуги ранних трамваев... Тьма стоит до света, свет до тьмы. Аэродром истребителей Гумрак, куда они приближались, чтобы получить прикрытие, признаков жизни не подавал. «Терпение, терпение», — приговаривал Егошин, начиная левый, блинчиком, блинчиком затяжной разворот вместо правого, естественного по ходу маршрута. Не опоздав в Котлубань, он обретал власть над строем, готовый упредить врага, и подсоблял сержантам, подлаживался под них. «Терпение, терпение», — отдавался он необычному чувству, о котором насмешливо говорили, как о стадном, недостойном командира РККА, а вот поди ж ты: оно благотворно. Ведь не сравнить, как телепались его губошлепы по маршруту в Котлубань и как цепко держатся сейчас; а истребители, поднявшись в Гумраке, усилят ударную мощь «девятки». «Побеждают не числом, а умением». Его умение — в сплоченности группы, осознавшей опасность, в способности летчиков повиноваться вожаку, нашедшему решение...

Он оглянулся в сторону «деда», шедшего в связке с молодым Агеевым, и увидел свечу, огненный факел над кабиной...