Мгновение - вечность   ::   Анфиногенов Артем Захарович

«Поднять и одеть!» — вот в чем видел он свое спасение. Поднять свой охромевший «ИЛ», поставить колесо, навесить руль, махнуть к своим — авиация из Конной снималась. Василий Михайлович, начальник штаба, ему посочувствовал: «Сел пермяк — солены уши? Сел, и то хорошо». За два месяца фронта Павел не встретил в полку ни одного уральца, и у него мелькнуло в голове, что начальник штаба, должно быть, земляк. Расспрашивать седенького майора Павел не решился, но потом он в предположении уверился: Василий Михайлович, которого в Конной все требовали и дергали, оказал сержанту великую услугу, догнав на своей «эмке» отбывшего с наземным эшелоном механика Шебельниченко. Это решило все. Одновременно с механиком на стоянке появилось одетое в резину колесо. «ИЛ», опершийся на обе лапы, обрел осанку. Из груды лома, сотворенного на взлете капитаном Авдышем, руль поворота выставлялся как символ несокрушимости. Будучи перенесенным и нацепленным на хвост сержантского «ИЛа», он придал последнему игривость, выражение послушания, утраченной было покорности. Барановский «ЯК», обезображенный секущим ударом, стоял без призора рядом. Такая встреча — хуже не придумаешь. Года за три до призыва наметил Павел училище, куда подаст заявление, — далекое от дома, предполагавшее поездку поездом, да еще с пересадкой, летное училище, и раннему своему выбору не изменил. Прошел чистилище двух комиссий, медицинской и мандатной, программу подготовки летчика-истребителя (сокращенную, ускоренную) и видел себя в бою не кем иным, как истребителем. Затем освоил он новинку военного времени, машину экстра-класса — «ЯК» (точно такой, как у старшего лейтенанта Баранова), и всего-то шаг, один шаг отделял его от вхождения в среду овеянных славой летчиков-истребителей... когда инструктор подставил сержанта под удар и, спасая честь мундира, сплавил на «ИЛы», в штурмовой авиационный полк майора Егошина... Так что спокойствие, непринужденно явленное впервые увиденным Барановым, повадка старшего лейтенанта, какую вырабатывает только фронт с его купелями, из которых выносит человек новое, прежде неведомое ему и другим понимание истин и ценностей жизни, — все это произвело на Павла сильное впечатление.)

— Самолет новичка — из женского пополнения? — уточнял, перепроверял Егошин сомнительный факт, преданный им огласке.

— Возможно...

(Не сержант, а Василий Михайлович, поверженный осколком фугаса, мог бы дать командиру достоверную информацию: Василии Михайлович знал, как сурово и незамедлительно карает приказ всех, кто повинен в оставлении врагу авиационной техники, и потому на «эмке» пустился вдогон за механиком. Расспрашивая в степи техников истребительного полка, покинувших Конную, Василий Михайлович услыхал позади себя напряженный женский голос: «А я-то думала, вы за мной, товарищ майор...» Он обернулся. Мальчишеская фигура, укоризненный взгляд: «Сержант Бахарева!» Василий Михайлович, старый служака, отметил выправку девушки, усердно, с выгодой для себя отработавшей курс молодого бойца, опрятность ее комбинезона, недавно снятого с полки вещевого склада. «Я думала, меня вернут...» — повторила Бахарева. «Куда?» — «В Конную, куда же? Милое дело: вместо задания — в грузовик... Я говорю: «Товарищи, вы что? А мой самолет?» — «А самолет, — отвечают, — получит летчик «. Вот так. Я пригнала «ЯК» на фронтовую площадку — и пожалуйста, такой ответа разве это справедливо, товарищ майор? Отдали мой «ЯК» старшему лейтенанту Баранову». Ее укор переходил в обиду, в осуждение. Обиду — за себя, осуждение — майору, который, как выясняется, не для того рыщет по степи и останавливает автотранспорт, чтобы восстановить попранную справедливость... Не для того.