Наш старый дом   ::   Екимов Борис

В казахстанской ссылке, в жаре, в пекле пустыни, шла на весь день арыки копать, пустых щей из лебеды похлебав, а пайку хлеба свою оставляла сыну, ему - расти. И целый день лишь воду пила. Работа тяжелая, земляная. Сорок градусов в тени, на солнце - под шестьдесят. Долог день летний! А поздно вечером - снова щи из лебеды.

Помню себя совсем малого, но уже "мудрого", от голодухи конечно. Завтрак. Морковный чай. Хлеб. Каждому - пайка. Сто граммов ли, сто пятьдесят. Забыл уже. Дядя Петя и мать на работе. Слава - в школе. Я - за столом.

- Чай остался, - показываю тете Нюре стакан. - А хлеб уже кончился, жалуюсь.

Тяжкий вздох - и появляется хлеба кусочек. От себя, от своей пайки.

А потом, уже здесь, в нашем доме, разве не то же было: карточки, буханка в день на шестерых.

Это уж позднее, при вольном хлебе, стала говорить: "Не могу без него, без хлебушка. И борщ, и кашу с хлебушком. А могу и так: с сольцой да водичкой. Хлебушка ломоть - и сыта".

Слава богу, хоть хлеба наелась на краю жизни.

В голодные годы она умудрялась печь из отрубей, из картофельной кожуры, собранной на госпитальной помойке, из жмыха, из муки желудевой, из травы. Так что потом, когда настоящая мука появилась, стало ей много легче нас накормить. Напечет пирожков с картошкой да капустой, блинов. Едят и похваливают. Все сыты. У хозяйки душа не болит. Мясо нашей семье, как и всем другим, было не по карману. Каши приедались. А тети Нюрины пирожки - никогда. И потому первое, что покупалось, - мука. Есть мука - значит, все сыты.

Любила она, когда хвалят ее изделье. Напечет, спросит: "Ну, как?.." "Хорошие..." Соседей всегда угощали. Это принято было.

Тетка Паня шумит:

- Твои пирожки - золотые! Либо ты колдуешь?! Их жалко есть. Глядел бы на них да нюхал. Какое тесто! Подъемистое! А я заведу... Яиц - не жалею, масла целую пачку вбухаю. А получается - баламука. Джуреков напеку - лишь кобелю грызть. А у тебя - золотые! Ешь - не уешься...

Тетя Нюра довольна и сразу вспомнит:

- Это мамочка меня научила. Мамочка наша была мастерица. На людей пекла, всем угождала. А я ей помогала, с четырех лет - возле плиты, на подставке. Мамочка меня хвалила: "Помощница, - говорит, - моя..." Она много работала, наша мамочка. Семья - большая, детей - пятеро. А еще - по людям стирала, по ночам хлеб людям пекла.

Тети Нюрина жизнь... Словно вижу ее, весь долгий путь: далекое Забайкалье, Самаринский Затон на быстрой Шилке-реке. "Наша мамочка..." Всегда не мамой звала покойницу Евдокию Сидоровну, а лишь мамочкой. Раннее сиротство. В двенадцать лет - уже хозяйка в доме, старшая в семье, а значит, и главная работница. Обеды варить, стирать, штопать, полы мыть, хлеб печь. "И на людей работала. Стирала, полы мыла. Хлеб жала, снопы вязала со взрослыми женщинами наравне. Сама хозяйка, Кочмариха, меня хвалила: молодец, говорит, вся - в мать".

В нашем доме, когда я рос, взрослых было трое: дядя Петя, тетя Нюра да мать моя.

Вот обычное утро: позавтракали - и спешат, всем некогда. Скорей! скорей! В детский сад, в школу, на работу. Скорей, скорей... Тетя Нюра остается. Она домохозяйка. Некуда спешить. Лишь дом и двор: корова, поросенок, куры, огород, картофельник да бахча, обеды, завтраки, ужины, грязное белье, стирка, починка, шитье на машинке "Зингер".

Тетя Нюра поднимается утром первой: корову доить, в стадо ее проводить, накормить. Завтрак приготовила, будит: "Пора, вставайте..."

Завтрак. Короткая утренняя суматоха: скорей! скорей! Разлетелись. Немытая посуда на столе; порой - неубранные постели. Тете Нюре некуда спешить, она все приберет.

- Мою работу никто не видит, - иной раз вздохнет она.

Прибралась, и пошло-поехало: домашние заботы цепляют одна другую. Если нет стирки, найдется малая постирушка: рубашки, платки, носки. Домашняя животина своего просит. В магазин надо за хлебом сходить и заниматься обедом. Да еще выбрать время, пошить на старенькой швейной машинке "Зингер".