Наш старый дом   ::   Екимов Борис

Вся наша одежда той поры: рубашки, трусы, курточки, платья, ночные сорочки, наволочки, - все она шила. И теплые ватные одеяла тетя Нюра "стежила", набивала подушки, собирая по перышку.

Конечно, ложилась она позднее всех. Последние заботы - о детях: поглажены ли рубашки, алый пионерский галстук, носовые платки, брюки.

- Они сами должны все делать... - сердится дядя Петя. - Полночи будешь топать.

Конечно, должны. Но забывают. А тетя Нюра помнит. "В школе поглядят, скажут: такие родители". На нас не скажут. Мы - это Слава, я да Николай. Каждый - в свой черед. Наглаженные рубашки, брюки "со стрелкой", все пуговицы - на месте, носки заштопаны, башмаки начищены, носовые платки - в карманах. Мальчишки - народ забывчивый, тетя Нюра все помнит.

Только теперь, в пору взрослую, понимаю я долгий день ее, во трудах.

- Наша мамочка весь день работала, - вспоминала она, - а ночью надо хлеб печь для себя и для людей. Ночью печка свободная. Мы же в бараке жили. Кухня общая, печь - одна на всех. А днем мамочка у людей стирает. Устанет, сядет на пол, голову наклонит и сразу заснет. Минут на десять, не больше. Очнется и говорит: "Теперь ночь моя".

В середине дня тетя Нюра всегда спала, тоже недолго, порою сидя, но обморочно-глубоко, даже с храпом. Захрапит и сразу вскинется, скажет: "Вот и хорошо. Теперь ночь моя".

И может допоздна шить, штопать чулки да носки, латать локти рубашек и курток, обшлага - работа тихая. А я рядом пристроюсь, возле света, - книжку читаю, но чаще слушаю неторопливые рассказы о жизни прежней: детство, Самаринский Затон, люди его - вразнобой, что на память к случаю придет. Сегодня - о том, как ездили в гости в Россию, на родину, в Вятскую губернию. Это было во время Первой мировой войны. "Они в деревне бедно жили. Бабушка мне потаясь печеное яичко давала". Один вечер - начало века, другой - к нынешнему дню поближе. О том, как с ледяных гор катались на бычьей шкуре. Про богача Штейна, главной радостью которого была пожарная команда Сретенска, он содержал ее на свои деньги. Могучие "пожарные" лошади, блестящие медные каски; и сам Штейн - в каске, впереди. Потом его расстреляли. Про ссыльных поляков, которых еще при царе в Забайкалье сослали: столетний Неделяк, лысый Липакевич. И про других поляков, тоже ссыльных, но уже в наше время, - их привезли в Казахстан. Про огородников-китайцев. Они свои лавочки держали. Долгая у тети Нюры жизнь, долгие и рассказы. Она что-то шьет ли, чинит, вяжет; я - слушаю.

Из этих рассказов и сложилась для меня жизнь тети Нюры - от малых лет до времен нынешних. А в годы последние она как-то разом одряхлела, много плакала, жаловалась всем: "Не могу работать... Хочу, а не могу. Лопату не держат руки большая, тяжелая. Иголку тоже не держат - маленькая. Столько вокруг работы, а я ничего не могу..." Жалуется и плачет.

Но это - уже много позднее. А в детстве - долгие вечера с рассказами о жизни всякой, какая была. Я слушать любил. Допоздна сидел, пока спать не прогонят. А тетя Нюра потом еще ставит тесто и не раз за ночь к нему поднимется, подобьет, укутает.

- Чего ты все сигаешь, - сердится дядя Петя. - Спать не даешь.

Утром она первой поднялась, стараясь не греметь, почистила печку и затопила ее, готовит завтрак, потом нас будит:

- Вставайте, пора.

День начинается. Надо спешить. Одним - в детский сад, в школу, другим - на работу. Лишь тете Нюре торопиться некуда. Она - домохозяйка.

В воскресенье мы спим дольше обычного, а тетя Нюра пирожки печет.

Праздники - для тети Нюры лишние хлопоты. Ко дням рожденья шьется какая-нибудь нехитрая обновка и печется знаменитый слоеный торт "наполеон", рецепт изготовления которого записали все соседки, но удается он лишь тете Нюре.

А уж Первомай, Октябрьские, Пасха, а особенно Новый год... Здесь и ночь не ночь.