Не убоишься страха ночного   ::   Эппель Асар

Он сразу сжал приоткрытые от изумления небом тонкие губы сармата и очень испугался - не выдал ли своим стоянием здешней округе себя настоящего, себя прежнего, о котором никто не должен знать. Ведь, чтобы ни о чем не догадались, чтобы уйти в тень, чтобы затесаться в послед-ние, которыми мало интересуются те  к о м у  н а д о, он стал сапожничать, хотя положил себе не брать стоптанные закоулочные опорки, а шил для какой-то мастерской что-то модельное, Станислав Викентьевич.

И он ушел с того места и от того дворца, где полтораста лет назад имели происходить невероятные события, когда для встречи с курносым и непредсказуемым Павлом сюда пожаловал элегантный красавец, его тезка, распо-следний монарх его родины, весь златочешуйный и в голубом, в лентах и регалиях блеска и фейерверка, трескотни и пылкости, его король, его соотечественник, красавец и кавалер, земляк и одногербник, государь Станислав Понятовский.

А предки отшибателей носов, надсаживая нутро, дули в трубы, извлекая варварскую роговую музыку, а повсюду были наспех расставлены фряжские и галльские мебели со статуи, и "358 российских господ и иностранных министров" отрыгивали ловленную неподалеку стерлядь, а наипаче - особым образом приготовленную "курицу раком", а щеголю-королю, от которого только что выскользнула розовая, как абажур, российская госпожа, прохрипевшая кузине (сперва, при горничной, разговор был о разных пустяках): "Я, Мимишка, с Их Величества еле-еле враскоряку слезла!"; так вот щеголю-королю не спалось, ибо в окошко, в веницейское окно опочивальни - тук! тук! тук! стучала судьба его отечества, останки которого спешно шел перепрятывать испуганный подрастающими негодя-ями, чуть не обнаруживший чрезмерным созерцательным пылом свою ненужность и непринадлежность здешним местам одногербник, земляк и тезка короля...

Он спешил укрыть распоследний фрагментик злосчастного этого отечества, случайно поднятый, когда сошел снег, из кучи мусора на задах шарашки, слегка сдвинутый под штампом предметик, который надо перепрятать, а то этот страшный стук!..

Те же, кто отшиб на предстоящий сезон носы всем статуям, пошли по окаймленной большими голыми тополями дороге на упомянутую кучу, до заката надеясь расковырять что-нибудь вроде "Отличного санитара" или, если повезет, странный крест без эмали, жалкий своей медностью (это не опечатка - не "бедностью". Именно медностью!), крест с расклешенными концами, звавшийся в старинные года мальтийским (за что его и любил помянутый полубезумец-полугений Павел), а теперь заготавливаемый впрок в сарайной этой мастерской и носящий никому не ведомое (так уж никому?) именование "Виртути милитари".

По дороге к потомкам дворцовых золотарей и роговых музыкантов присоединится... Да знаете ли вы, кто присоединится? - он! мальчик, прочитывающий, Марго, за день по книжке, по целой книжке Ж-и-ль или Ж-ю-ль Верна, присоединится к поспешающим за свалочными регалиями для челяди - к тем, Марго (ну хорошо, ну Рита!), кто, Марго, заглядывает в окна читальни, пока он читает свое, а я читаю... эту... brillant, белль летр... Ладно... Ты права. Да! Эти наполеоновские солдафоны разграбили этот наш дворец!.. Но Даву! Но Бернадот!

Когда все, кто только что участвовал в повествовании, ушли по дороге, в стародавние торжества освещавшейся бочками, полыхавшими смолой и салом, церковь осталась стоять одна, но если глядеть с уходящей дороги, бросилась уже от одиночества и запустения головой в пруд, который перед парком. Вместе с нею кинулись стоявшие позади предвесенних горних зрелищ высокие небеса всея земли, на которых, громадные и розовые на темно-сером, пухли от своей белизны в отдалении облака; бросились верхушками в пруд и деревья, но не дорастая, чтобы не мешать церкви кинуться глубже всех.