Низость   ::   Исаков Геннадий

---------------------------------------------

Исаков Геннадий

Низость



Геннадий Исаков

НИЗОСТЬ

Лампада была залита душистым маслом. Слабый огонек вырывал из мрака каменные своды пещеры, неровную поверхность огромного стола и косматого Старика, раскрывшего при ее свете Книгу Судеб.

Он прочел:

"Свиданье не сулило радость, но принесло таинственный восторг".

- Идите, - сказал он в темноту. И неясные тени, прежде казавшиеся гримасами игры светильника с гранитом, уползли куда-то прочь.

- Низость? - Зашелся криком Козлодоев. - Украсть картошку низость?

Он схватился за сердце.

- Да что вы знаете о низости? Думаете, она - любая подлость? Бесчестие? Воровство с обманом? Нет, дорогие мои! Тысяча раз нет! В подлости и воровстве присутствует игра, а с нею - правила. О! Подлость прелестна! Приятно щекотит! Чего только стоит чарующий прилив стыда при простоватом оппоненте! Когда вас кто-то, например, обворожит вниманием или заботой, а выяснится позже, что злодей использовал об?ект, как туалетную бумагу, помяв руками нежно для счастья зада своего, так словно вы не знали ничего о правиле круговорота мнений и вещей! А вы-то думали, вас приглашают в вечность! Прелестная наивность в замкнутом об?еме виртуального пространства! Глупцы.

Да разве виноват подлец, что он рожден слегка неполноценным и задница, простите, тельце - предмет его забот от матери-природы? Ведь он не знает ничего о том, что есть там - за пределом круга пустеньких его забот. И знать не хочет. Плевать на догматизм морали. Какая же вина на нем? Нет, подлость и бесчестие всего лишь шар в игре, катаемый налево и направо, как маятник в движении отлаженных часов, ведущих беспристрастный счет веков.

А низость, милые мои, великий искус Сатаны. Оружие безапелляционной силы. Вот если руки мастера возьмут его в употребленье, то там неотвратимо будет смерть. Законы низости уходят в неизвестность. Она сродни любви, добра и жажды счастья. Кто может отделить текст от подтекста, когда они сплелись в сплошную вязь?

Так говорил Аскольд Васильевич Козлодоев, бомж по духу и мыслитель, двум своим товарищам, беспринципным тварям божьим, сидящим в ожидании сумерек на опушке леса с саперными лопатками и авоськами у жалкого костра. Блудливые язычки пламени лизали затаенную идею и тем завораживали гибнущую совесть. Чувство неловкости от перевоплощения интеллигенции в уркаганский кичман требовало логической диз?юнкции.

Аскольд Васильевич достал из портсигара подобранный накануне удачный чинарик и прикурил от уголька, опалив мохнатый покров лица. Потому что эта процедура потребовала погружения физиономии в костер. Все понимали, что ему на это наплевать. Не в этом дело.

- Так вот. - Продолжил он свои изыскания, вращая носом на ветру. Борода чадила паленым чертом. - В сущности, все люди подлецы. За исключением бродяг. Разве есть цель, за которой не усматривалось бы благополучие собственной персоны, господа? Ну, не своей, так чьей-то там, жены, детей. Не сейчас, так потом. Для чего новая техника, например? Или наука? Социальные преобразования? Для свободы? А она зачем? Не для того же? Не для страсти по себе? Рвемся вперед, а якорь словно вбит. И ходим по цепи, как кот ученый. В житейской философии царствует одна кума - задница, как крепкий тыл ума.

На, курни. - Спохватился вдруг и протянул инженеру Петровичу тлеющий бычок.

Тот взял, затянулся пару раз и ткнул остаток в землю. Потянулся и выдумал вопрос. Время позволяло.

- Чего ж они обращаются друг к другу: "Господа! Товарищи!", а не называют друг дружку подлецами? Ну и начиналось бы обращение президента к народу: "Граждане подлецы!" Так нет же.