Новые стансы к Августе   ::   Бродский Иосиф

И порой на заре ни клочка от былого. Пред"явив свой транзит, только вечер вчерашний торопливо скользит над скворешней, над пашней.

1964

* * *

Тебе, когда мой голос отзвучит настолько, что ни отклика, ни эха, а в памяти - улыбку заключит затянутая воздухом прореха, и жизнь моя за скобки век, бровей навеки отодвинется, пространство зрачку расчистив так, что он, ей-ей,

уже простит (не верность, а упрямство), - Случайный, сонный взгляд на циферблат напомнит нечто, тикавшее в лад невесть чему, сбивавшее тебя с привычных мыслей, с хитрости, с печали, куда-то торопясь и торопя настолько, что порой ночами хотелось вдруг его остановить и тут же - переполненное кровью, спешившее, по-твоему, любить, сравнить - его любовь с твоей любовью.

И выдаст вдруг тогда дрожанье век, что было не с чем сверить этот бег, как твой брегет - а вдруг и он не прочь спешить? И вот он в полночь брякнет... Но темнота тебе в окошко звякнет и подтвердит, что это вправду - ночь.

29 Октября 1964 г.

* * *

Твой локон не свивается в кольцо, (и пальца для него не подобрать) в стремлении очерчивать лицо, как ранее очерчивала прядь, в надежде, что нарвался на растяп, чьим помыслам стараясь угодить, хрусталик на уменьшенный масштаб вниманья не успеет обратить.

Со всей неумолимостью тоски, (с действительностью грустной на ножах) подобье подбородка и виски большим и указательным зажав, я быстро погружаюсь в глубину, (особенно - устами), как фрегат, идущий неожиданно ко дну в наперстке, чтоб не плавать наугад.

По горло или все-таки по грудь, хрусталик погружается во тьму. Но дальше переносицы нырнуть еще не удавалось никому. Какой бы не почувствовал рывок надежды, но - подальше от беды! Всегда серо-зеленый поплавок выскакивает к небу из воды.

Ведь каждый, кто в изгнаньи тосковал, рад муку чем придется утолить и первый подвернувшийся овал любимыми чертами заселить. И то уже удваивает пыл, что в локонах покинутых слились то место, где их бог остановил, с тем краешком, где ножницы прошлись.

Ирония на почве естества, надежда в ироническом ключе, колеблема разлукой, как листва, как бабочка (не так ли?) На плече: живое или мертвое оно, - Хоть собственными пальцами творим связующее легкое звено меж образом и призраком твоим?

1964

Румянцевой победам

прядет кудель под потолком дымок ночлежный. Я вспоминаю под хмельком ваш образ нежный, как вы бродили меж ветвей, стройней пастушек, вдвоем с возлюбленной моей на фоне пушек.

Под жерла гаубиц морских, под ваши взгляды мои волнения и стих попасть бы рады. И дел-то всех: коня да плеть и ногу в стремя! Тем, первым, версты одолеть, последним - время.

Сойдемся на брегах невы, а нет - сухоны. С улыбкою воззритесь вы на мисс с иконы. Вообразив вас за сестру (по крайней мере), целуя вас, не разберу, где - вы, где - мэри.

Но ваш арапский конь как раз в полях известных. И я - достаточно увяз в болотах местных. Хотя б за то, что говорю (господь с словами!), Всем сердцем вас благодарю - Спасенным вами.

Прозрачный перекинув мост (упрусь в колонну!), Пяток пятиконечных звезд по небосклону плетется ночью через русь - Пусть к вашим милым устам переберется грусть по сим светилам.

На четверть - сумеречный хлад, на треть - упрямство, наполовину - циферблат и весь - пространство, клянусь воздать вам без затей (в размерах власти над сердцем) разностью частей и суммой страсти!

Простите ж, если что не так (без сцен, стенаний). Благославил меня коньяк на риск признаний. Вы все претензии - к нему. Нехватка хлеба, и я зажевываю тьму. Храни вас небо.

* * *

Осенью из гнезда уводит на юг звезда певчих птиц поезда.

С позабытым яйцом висит гнездо над крыльцом с искаженным лицом.

И как мстительный дух, в котором весь гнев потух, на заборе петух

кричит, пока не охрип. И дом, издавая скрип, стоит, как поганый гриб.