О, душа моя   ::   Зуев В

"Что ж, поить эту сплюшку? - размышлял Соловьев, наошупь распечатывая бутылку и поглядывая, как хрустальные пятна света скользят по вздернутому носику шлюшки и согревают ее зрачки. - Пусть пьет, или как?" Он почему-то решил для себя, что воля ее должна быть осознана и свободна, но с другой стороны, если рассудить здраво, одна рюмка вряд ли может повредить, а напряжение между ними снимет наверняка. И потом, как же есть, говорить? Он не приучен был к иному, и, поколебавшись, все-таки плеснул ей немного.

Она оживилась и, слегка коснувшись его рюмки своей, выпила не поморщась. "Во сучища!" - не удержавшись, одобрительно ухмыльнулся он и двинул какие-то тарелки на ее край стола.

- Ешь. Крабы, всякая всячина...

Приятное, хорошо знакомое жжение в горле отозвалось в Соловьеве забытой было истомой. Бережно, как переполненный сосуд, охраняя и лелея в себе это ощущение, близкое к ощущению тепла и комфорта, он не торопясь закурил и, разглядывая, как вгрызается в грудинку это безмозглое существо напротив, зачем-то вспомнил, что не знает ее имени. Имя оказалось пустячное - Катя. "Ну и что, что Катя! - пуская кольцами дым, наблюдал он. - Как всякая, трескает колбасу. Взяла вот и залезла вилкой в аджику... Катя себе и Катя!"

Он расплющил окурок о щербатое блюдце, выудив посудину из-под початой консервной банки, нехотя потыкал вилкой во что-то съестное.

- В горле не пересохло? - спросил с подначкой, жмурясь и предвкушая. Давай-ка еще по маленькой, и в школу не пойдем.

Он засмеялся произнесенной банальности и, балансируя горлышком бутылки над рюмками, точно священнодействуя, внезапно подмигнул ее набитому рту и осоловелым глазам.

Выпили, он снова налил и уже сам поспешно выпил. Лицо его налилось блаженством и обмякло - складками подбородка и щек. Комната, стол, девица за столом, все, что окружало его, что временами казалось ирреальным, размытым в его сознании, точно смотрел сквозь замутненный аквариум, как-то ловко утряслось, притерлось к нему и приобрело удивительную ясность и осознанность -без подтекста, без какой-либо подоплеки или тайного смысла. Чтобы увериться в этом, он украдкой потрогал стол, передвинул тарелку, перегнувшись, коснулся пальцами девицы напротив. Да, это было ощущение жизни, какая она есть: жратва, жилье, женщина, право спать с нею, а значит - и существовать в этом мире.

- Че-ерт!.. - сказал сам себе Соловьев, глупо ухмыляясь.

- А? Поем еще чего-нибудь... - не расслышав, муркнула девицами он согласно покивал ей головой и да, же предложил нечто, затерявшееся среди блюд и по вкусу напоминающее устрицы в лимонном соку.

- Ты кто такая? - зачем-то спросил он немного погодя, засмотревшись, как она уплетает.

- Жанна Агузарова! - сказала она не моргнув.

- Н-но?! Давай выкладывай!

Скорчив гримаску и обезьянничая, она понесла было какую-то чушь о детстве впроголодь, насильнике-отчиме, о душе чистой и незапятнанной, но сама же расхохоталась, не окончив рассказа и зыркая на него распутными, в желтую крапинку глазами.

- Иди сюда...

Она скакнула, как коза, скользнула ему за спину и, быстро-быстро касаясь его волос, заколдовала, зашептала, заглядывая то от левого, то от правого плеча и опутывая его, оплетая дыханием, прикосновениями ладоней и губ:

- Какой ты седой у меня, важный! Я совсем пьяная от тебя. Она сверху вниз заглянула ему в глаза и, вся прижавшись, поцеловала раскрытым ртом в губы. - Дай что-нибудь на память.

Не глядя, он потянул из нагрудного кармашка какие-то купюры, перегнутые пополам, и, поискав, ткнул в подставленную ладошку. Жадные желтые крапинки блеснули и, прячась, пригасли; она завозилась, свободной рукой запихивая деньги куда-то ближе к телу, под ткань, а другой рукой обхватила его за холку и притянула к себе.