Отлучение (Из жизни Александра Солженицына - Воспоминания жены)   ::   Решетовская Наталья

Утром 19 ноября Владимир Андреевич отвозит меня на своем "Москвиче" на вокзал.

В Ригу поезд вез меня почти весь день. В вагоне пусто. Москвичи и рижане предпочитают ездить ночными скорыми поездами. В своем отделении я совсем одна. Устраиваюсь у столика. Буду готовиться к разговору с адвокатом, классифицировать выпечатки из писем. Один из машинописных экземпляров у меня разрезан, каждая цитата - сама по себе. Теперь я объединяю их по смыслу...

Закончив с этим, берусь за чтение. Ничего придуманного я в ту пору читать не могла (да и сейчас читаю с неохотой!). Лишь то, что было в действительной жизни. Да и то часто приходилось читать страницу по нескольку раз, убегали мысли...

Мария Павловна дала мне в дорогу "Встречи с Есениным" Ильи Шнейдера.

Я особенно воспринимаю то, что вызывает ассоциации. На этот раз меня поразил случай с Айседорой Дункан. Как-то она танцевала Родену. После одного из ее танцев Роден пошел к ней навстречу с протянутыми руками и затуманенными глазами. И она... оттолкнула его. Но еще больше поразило меня то, что впоследствии Дункан жалела, что оттолкнула... кого? - самого Родена! - объясняя это своею молодостью и неопытностью.

Я задумалась. ...Нет, Дункан сама не понимала, почему она оттолкнула Родена. Она оттолкнула его потому, что тогда в ней была сильна вера в идеалы, которую она растеряла потом! ...Что достойнее? Оттолкнуть человека, которого ставишь на недосягаемую высоту? или уступить его импульсивному порыву?.. В наш век идеалы растоптаны. Следующее за нами поколение совсем другое. Отсюда - все...

Меня вдруг неудержимо потянуло написать то, о чем я никогда ранее писать не собиралась, считая главу "Безвестность" началом своих воспоминаний о муже, в первую очередь как о писателе, об его уникальной писательской судьбе. Нет, я напишу не только об этом. Я опишу историю нашей с Саней жизни, начиная с женитьбы: нашу любовь, наши разлуки, наше воссоединение...

Рука потянулась к перу и бумаге:

"Когда началась война, нашему супружеству было немногим более года", начала я. И неотрывно писала почти до самой Риги...

Первыми, к кому мне удалось дозвониться, были Кравченки. Надя и Костя. Те самые Кравченки, на даче у которых я впервые услышала, что французские писатели выдвинули моего мужа на Нобелевскую премию. К ним и приехала.

Оказывается, в Риге уже кое-что известно. Друзья расстроены, что все подтвердилось. О нашей драме они узнали от писательницы Павлович, с которой были дружны. А Павлович знает об этом от... Юдиной.

...Что же происходит? Я так просила Юдину никому ничего... И она обещала мне это. И вот - сказала Всеволоду Дмитриевичу, сказала Павлович... А значит, и другим?.. Или она так же не может молчать об этом, как не могу молчать... я?.. Ладно, пусть так! Рано или поздно все равно тайное станет явным...

Павлович сообщала, что Юдина тяжело, возможно, даже смертельно, больна. Ее мучит наша история. Она все время порывается писать моему мужу, желая образумить его...

После письма от Павлович Надя звонила Наумовой - той самой родственнице Вероники, с которой я не раз виделась еще летом этого года... Надино беспокойство передалось Нине. Она несколько раз заказывала телефонный разговор с Вероникой, но все неудачно...

Я попросила Надю пока Нине не звонить. Ведь я вынуждена скрываться! Я сама покажусь ей, но не сразу.

Мне сочувствуют. Идут навстречу: хорошо, они не скажут обо мне Нине. Говорю с ними об адвокате. Они знают одну очень опытную женщину-адвоката. Она - русская. Ее фамилия - Буковскун. Созваниваются с ней. Согласна принять. Я должна быть у нее на следующий день в три часа дня.

С утра Кравченки ушли на работу. Сидя за большим старинным письменным столом, я готовлюсь к разговору с адвокатом. Намечаю вопросы, какие хочу задать.