Падение   ::   Голестан Эбрахим

Лица уже не было видно, но он знал, кто это, и, казалось, слышал, как пахнет молоком от губ и кожи Фатимы; он узнавал и самого себя – не того, кто, стоя на стремянке в столбе пылинок, кружащихся в солнечном свете от сводов потолка до сухого каменного пола, разрисовывал колонну, но того, никем не видимого и только ему известного, так знакомо растворившегося в поцелуе… и вот сам он тоже исчез, остался только его призрачный двойник посреди сверкающего шатра света; и для того, кто был внутри этого сияния, все внешнее казалось облеченным тьмою и забвением небытия. Волосы Фатимы постепенно темнели, знакомые черты обретали выпуклость и четкость. Ее скуластое лицо, черные волосы целиком завладели взглядом Гуляма. Стоя на самом верху стремянки, Гулям неотрывно смотрел в одну точку.

Азиз работал с увлечением. Он наносил краску на заранее прочерченные карандашные линии и выводил звезды. Мысли его были сосредоточены на звездах и карандашных линиях, никакие иные образы не возникали перед его глазами. Вдруг Азиз заметил, что однообразие узора нарушилось, и сразу понял, что это Гулям перестал работать. Он взглянул на Гуляма. Тот стоял нахмуренный, сдвинув брови и сжав губы, и, прищурясь, смотрел на рисунок. Азиз тоже посмотрел туда, думая увидеть там раскрашенный рисунок. От изумления он невольно пошатнулся: поверх карандашных линий, рядом с раскрашенными и недокрашенными звездами, было нарисовано женское лицо. Рисунок был грубым, как солнце с женским лицом, обычно украшающее женские предбанники или покрывала в хосейние [1] : из тех неотличимых друг от друга трафаретных красавиц, какими на каламкарах [2] изображают то Ширин, то Лейли или Хумай, а то Билькис или Зулейху [3] .

– Ты что? Рожи малюешь?

Фатима, с ее улыбкой, блеском глаз, жесткими темными кудрями, исчезла… остался лишь след, чернеющий на известке стены.

– Ну и красотка получилась!

Гулям растерянно смотрел на рисунок, воплотивший его мечтания. Фатима возвращалась. Ее волосы, черные и кудрявые. Ее грудь, крепкая и вздымающаяся. Ее глаза, зубы, улыбка…

Слышался невнятный гул голосов рабочих, отделывавших предбанник. Гулям все не приходил в себя. Веселая ухмылка сползла с губ Азиза. Чтобы прервать безделье и прогнать наваждение, он провел испачканной в краске тряпкой по рисунку, изображавшему фантазии Гуляма, и громко расхохотался.

Гулям вскрикнул и попытался остановить руку Азиза. Лестница зашаталась. Азиз обхватил руками каменный столб, а Гулям еще какой-то миг пытался сохранить равновесие, он раскинул руки и качнулся назад, упираясь босыми ступнями в ступеньку лестницы; черно-белое пятно, оставшееся от лица Фатимы, метнулось перед его глазами, и он с воплем полетел вниз головой. Лестница тоже двинулась, зашаталась и упала.

Азиз, вцепившийся в столб, стремительно заскользил вниз. Раздался грохот падающих ящиков. По сухим камням растекались краски, тучи известковой пыли поднимались по столбам света к сводам потолка, а наверху досыхало размытое лицо Фатимы.



2

Сначала он услышал тонкий писк комара над самым ухом, потом шаги прохожих на улице, внизу, но ничего этого не узнавал; взгляд его не отрывался от полинялой занавески, колыхавшейся на ветру. Все было погружено во тьму. Потом он увидел, как внесли лампу: желтый комочек света проплыл через комнату и остановился в нише. Ему положили на лоб влажную тряпку… Это все, что он мог вспомнить, а до этого как будто ничего и не было.

Он попытался встать. Подполз на четвереньках к узкому окошку, чуть приподнялся и выглянул наружу. Мягкий ночной ветер коснулся влажной тряпки у него на лбу. Тряпка сползла на глаза. Он снял ее и стал смотреть на улицу. Внизу, далеко, светил фонарь. На улице никого не было. Где-то слышались шаги. У него кружилась голова. Шаги не затихали.