Пелагея   ::   Абрамов Федор Александрович

А у Мани-большой так и запылал левый газ зеленым угарным огнем-верная примета, что где-то уже подзаправилась.

И поэтому Анисья, не дожидаясь самовара, вынесла закуску-звено докрасна зажаренной трески, поставила на стол четвертинку-поскорее бы только выпроводить такую гостью,

- Пейте, кушайте, гости дорогие.

- Тетка сегодня именинница, - сказала Алька, вытирая слезы.

- Разве? - У Манн-большой от удивления оттянулась нижняя губа. - А чего это брата с невесткой нету?

- Не могут, - ответила Анисья. - Прокопьевна на пекарне ухлопалась-ни ногой, ни рукой пошевелить не может. А сам известно какой-к кровати прирос.

Маня-большая ухмыльнулась.

- Матреха, - закричала она на ухо своей глуховатом подружке, - мы кого сичас видели?

- Где?

- У Прошичей на задворках.

- О-о! Нуто те-Павел Захарович с женой. В гости направились. У Павла сапоги свиркают-при мне о третьем годе покупал. и сама на каблучках, по-городскому...

Богатые...

Больше полугода готовилась Анисья к этому празднику. Все, какие деньги заводились за это время, складывала под замок. Сама, можно сказать, иа одном чаю сидела. А стол справила-пальцев не хватит на руках все перемены сосчитать.

Три рыбы: щука свежая, речная, хариусы-по фунту каждый, семга; три каши, три киселя; да мясо жирное, да мясо постное-нельзя Павлу жирного есть; да консервы тройные.

И вот сердце загорелось-все выставила. Нате, лопайте! Пускай самые распоследние гости стравят, раз свои побрезговали. Правда, звено красной - три дня мытарила за него на огороде у Игнашки-денежки - она сперва не вынесла. А потом, когда опоясала с горя второй стакан, и семгу бросила на потраву...

Не стесняясь чужих людей, она безутешно плакала, как малый ребенок, питом вскакивала, начинала лихо отплясывать под разнобойное прихлопыванье старушечьих рук, потом опять хваталась за вино и еще пуще рыдала...

Майя-большая, как кавалер, лапала раскрасневшуюся Альку. Та со смехом отпихивала ее от себя, била по рукам и под конец пересела к Мане-маленькой, которая низким, утробным голосом выводила свою любимую "Как в саду при долине...".

Вдруг Анисье показалось-в руках у Альки рюмка.

- Алька, Алька, не смей!

- Тетка, мы траву спрыскиваем. Я траву у Мани-маленькой торгую.

- Траву? - удивилась Анисья. И махнула рукой:

а, лешак с вами! Мне-то что.

- Да я не обманываю, Онисья, - с обидой в голосе заговорила Маня-маленькая. - Когда я обманывала?

У меня трава-то чистый шелк.

Алька начала трясти ее темную пудовую руку. К ним потянулась Маня-большая.

- Ну-ко, я колону. Может, и мне маленько отколется.

Отколется, Матреха?

- Куда от тебя денешься? Выманишь...

Маня-большая, довольная, подмигивая, закурила, а Маня-маленькая опять зарокотала:

- Травка-то у меня хорошая, девка. Надо бы до осени подождать. В травке-то у меня котанушки любят гулять...

- Да твоим котанушкам по выкошенному-то огороду еще лучше гулять, сказала Алька.

- Нет, не лучше. Травки-то им надо. Они из травки-то птичек выглядыпают...

Маня-маленькая тяжко покачала головой и, обливаясь горючими слезами, затрубила на всю избу:

На мою на могилку,

Знать, никто не придет.

Только раннею весною

Соловей пропоет...

Ее стала утешать Маня-большая:

- Давай дак не стони. Расстоналась... Вон к Описке и брат родной не зашел... В рожденье...

- Не трожь моего брата! - Тут к Анисье сразу вернулись трезвость. Она изо всей силы стукнула кулаком по столу, так, что посуда зазвенела. - Знаю тебя. Хочешь клин меж нас вбить. Не бывать этому!

- Алевтинка! Чего это она! Какая вожжа под хвост попала?

-Л ну вас! - рассердилась Алька. - Натрескались.

Одна белугой воет, другая чашки бьет.

Окончательно пришла в себя Анисья несколько позже, когда в избу вломились празднично разодетые девки в сопровождении трех военных.