Первое мая   ::   Фицджеральд Френсис Скотт

Он часто улыбался, обнажая крепкие, торчащие вперед зубы.

- А я ведь собирался разыскать тебя! - бодро кричал он. - Я приехал сюда развлечься, недельки на две. Присядь, я сейчас - только душ приму.

Он исчез за дверью ванной, а темные глаза посетителя лихорадочно обежали комнату, задержавшись секунду на объемистом портпледе в углу и целой коллекции дорогих шелковых рубашек, разбросанных по стульям вперемешку с яркими галстуками и мягкими шерстяными носками.

Гордон встал, поднял одну из рубашек и с минуту ее рассматривал. Рубашка была из очень плотного шелка - желтого в узенькую бледно-голубую полоску, - и таких рубашек валялось здесь около дюжины. Невольно он перевел взгляд на свои манжеты - они были обтрепанные, застиранные и давно утратили первоначальную белизну. Бросив рубашку. Гордон обдернул рукава пиджака и подтянул повыше обшлага рубашки, чтобы их не было видно. Потом подошел к зеркалу и с холодным, невеселым интересом оглядел себя. Галстук, когда-то тоже яркий и красивый, выцвел, скрутился жгутиком и не мог уже скрыть от глаз обтрепанных петель рубашки. Без тени улыбки Гордон подумал о том, что всего три года назад в университете он был единодушно признан самым элегантным студентом выпускного курса.

Дин вышел из ванной комнаты, растираясь на ходу полотенцем.

- Вчера вечером видел твою старую знакомую, - сказал он. - Встретился с ней в вестибюле и, хоть убей, не мог припомнить, как ее зовут. Ну, знаешь, та девица, которую ты привозил на бал в Нью-Хейвен, когда мы были на последнем курсе.

Гордон вздрогнул.

- Эдит Брейдин? Ты о ней говоришь?

- Да, да, она самая. Хороша, черт побери! И все такая же - фарфоровая куколка. Только тронь ее, так, кажется, и рассыплется на кусочки.

Дин самодовольно оглядел свою сияющую физиономию в зеркале и улыбнулся, обнажив торчащие зубы.

- А ей, верно, года двадцать три уже, - заметил он.

- В прошлом месяце исполнилось двадцать два, - машинально уточнил Гордон.

- Ах так, в прошлом месяце? Она, верно, приехала принять участие в йельской встрече? Ты знаешь, что сегодня у "Дельмонико" наши устраивают бал? Тебе надо пойти, Горди. Ручаюсь, что там будет половина Нью-Хейвена. Я могу достать приглашение.

Лениво облачившись в свежее белье, Дин закурил сигарету, уселся у отворенного окна и погрузился в созерцание своих икр и колен, освещенных ярким утренним солнышком, лившимся в окно.

- Садись, Горди, - сказал он, - и расскажи о себе. Что ты поделывал эти годы и чем занимаешься теперь, - все по порядку.

Гордон вдруг бросился навзничь на постель. Он лежал совершенно неподвижно, словно бездыханный. Его рот, по привычке чуть приоткрытый, сейчас придавал лицу беспомощное, жалкое выражение.

- Что с тобой? - поспешно спросил Дин.

- А, черт!

- Что случилось?

- Все, черт подери, все, что только хочешь... - в отчаянии воскликнул тот. - Я пропадаю, Фил! Конец! Крышка!

- Да что такое?

- Я погиб. - Голос Гордона дрожал.

Голубые глаза Дина оглядели его на этот раз более внимательно, оценивающе.

- А ты и вправду неважно выглядишь.

- Еще бы! У меня вся жизнь исковеркана. - Гордон помолчал. - Лучше уж рассказать все как есть... Впрочем, может, тебе неинтересно?

- Ничего подобного, валяй рассказывай. - Однако предложение звучало не слишком настойчиво. Поездка в Нью-Йорк была задумана Дином с целью поразвлечься, и вдруг тут этот Гордон Стеррет со своими неурядицами... Это было досадно.

- Валяй! - повторил, однако, Дин. И прибавил вполголоса: - Выкладывай уж, что у тебя там.

- Так вот, - неуверенно начал Гордон. - В феврале я возвратился из Франции, месяц провел дома, в Гаррисберге, а затем приехал сюда, в Нью-Йорк, чтобы поступить на работу. Устроился в одну экспортную фирму. А вчера получил расчет.

- Расчет?

- Сейчас я тебе объясню, Фил.