Пятиречие   ::   Ларин Олег

Меня удивило, когда Егорыч сообщил, что он бригадирствовал в Заручье в конце сороковых годов, нахаживал сюда каждое утро, по-свойски стуча в окна и выгоняя народ на колхозную барщину. Что тут скрывать, такое тоже бывало. По доброй воле люди не шибко-то бежали на общие работы, хоть и годы были несытные. А те, кто посмелей и понахальнее, чтобы оставаться дома, ублажали своего бригадира семидесятиградусной синевато-мутной бурячной "жижкой" собственного изготовления. Пили не так чтобы очень, до кровати доползали. Иногда и залезать на нее удавалось, правда, не всегда. В общем, не перепились еще на Руси богатыри!

- Не стыдно, Егорыч? - подколол я старика. - Выходит, ты взятки брал самогоном?

- Дак ить это... едрит твоя муха... историцки говоря... - Он хотел еще что-то прибавить, как-то оправдаться, личико его скукожилось, а потом махнул рукой - все равно, мол, не поверишь - и полез в вещмешок за стеклянным предметом продолговатой округлости. - Солнце ниже ели, а мы еще не ели. Вот она, какая штука-то!..

Вечер пылал в оранжевых закатных отблесках, высвечивая невидимые днем паутинки, как бы парящие в воздухе. Солнце, уже прощальное, протянуло длинные синие тени по земле, и мы, ступая по этим теням, рубили себе проходы в колючем чапыжнике. Треск стоял, как на дровяном складе. Нога то и дело соскальзывала с замоховевших стволов, проваливалась в мочажины, выворачивая наружу сгустки болотного киселя. Пни, заросшие лишайниками, преграждали путь, елки цеплялись иглами за одежду. Мельтешение красок, отсветов, бликов, водопады и вихри света, кружащие голову, бег своевольной воды. И никакого намека на то, что здесь когда-нибудь бывал человек.

После захламленного леса открылся узкий коридор квартальной просеки, которую обступили богатырские, как на картинах Шишкина, мачтовые стволы. Знойно и остро пахнбуло смолой, будто воздушная волна прокатилась, обдав нас сливками сосновых ароматов. Готическими шпилями стволы пронзали густую синеву неба и угрюмо молчали в вышине. Облака, как белые олени, мирно паслись у этих шпилей, и казалось даже, что они поддевают своими рогами их хвойное оперение...

- Ну где тут твоя обещанная турбаза? - обернулся я к Егорычу, который вот уже полчаса не раскрывал рта. Старик озирался по сторонам и хрипло дышал: видно, выпитые полстопки не пошли ему впрок.

- Ты погоди, погоди. - И вдруг засомневался: - А можа, ее вообче уже нет? Пятнадцать лет назад мы тутока, помню, с районным руководством в баньке мылись, ящик водки усидели. А потом чё-то расшумелись, разматюкались. Оно ведь как быват? Водка в тело, хмель в голову, дубина в руки - и пошло...

Мы вступили на просеку, как в глубокий тоннель, и деревья сомкнули за нами плотный зеленый занавес. Пушистый сиреневато-белый ковер стелился, пружинил под ногами, и среди этого фосфоресцирующего блеска как бы присели отдохнуть былинные сосны-богатыри, потрепанные ветрами и чудом забредшие в наши дни. Деревья обросли седыми космами, заплелись общими корнями, обнялись ветками и все вместе представляли собой одно нерасторжимое братство. (Как сказал Егорыч: "Одно дерево срубить нельзя, - прислонится к другому, а не упадет".) Стволы были без единой извилины и неохватных размеров, с бесформенными тяжелыми наплывами, благодаря которым они держали свою царственную крону. Я смотрел наверх, ухватившись за чешуйчатую кору, чтобы не упасть от головокружения, и поражался силе земного естества, вырастившего таких гигантов.

В старину когда-то говорили: "В еловом лесу трудиться, в березовом веселиться, ну а в сосновом бору - Богу молиться".