Правденка (Сборник рассказов)   ::   Кабо Любовь

Даже так: об "интернационале хороших людей" - помните "Гедали" Бабеля? Вряд ли кто-нибудь из них читал этот бабелевский рассказ, но писали они об этом: об единении хороших людей между собой, а, значит, о счастье. Между прочим, и я - писала о том же. Читая сочинения, я, грешным делом подумала: может, и не обошлось без квартиры 110, без нашего братства, без этого абажура, которому, как другу, радуются пришедшие после долгой разлуки: "Висит! Все тот же!" Вот такие великие сидения происходят в старом блочном доме застройки шестидесятых годов! Кое-кто из ребят сбился на самоанализ, - достоин ли он вообще подобных проблем и той веры, о которой мечтает. "Я верю в любовь, но ведь я эгоистка, я и с другими-то хороша для того, чтоб ко мне относились получше..." "Я пока во всем сомневаюсь, но надеюсь, что вера возникнет, в конце концов, как какой-то синтез...", "Верую в человеческое достоинство", "В человеческую индивидуальность". Ошеломили всех мысли восточного человека Равиля: живу, чтоб умереть. Ничего себе! Равиль решительно отклонил шуточки: к этому, оказывается, надо долго и трудно готовиться - к тому, чтоб умереть достойно, и уходит на это иногда вся жизнь. Впрочем, оказалось, что до этого, до смерти, надо перевидать и перечувствовать возможно большее, а эта мысль грешила не столько восточной мрачностью, сколько избытком юношеского авантюризма. Не этот ли благородный юношеский авантюризм и приведет его, в конце концов, в окровавленный Баку девяностого года, как позднее будет приводить в бесконечные зоны восточных конфликтов. Сколько зим, сколько лет Я гляжу на этот свет И топчу твою землю пятой. У тебя, царь небес, Закрома полны чудес, Я карман подставляю пустой. Этот стихийный взрыв радости обычен для нашей любимицы Кати Ч. Я это позднее получила из городка на Волге, где она живет с сынишкой и мужем. Денег не было и нет, Ни гроша, хоть плачь, Если ж плачем согрешу - прости. Мне бы только бы погоду, Чтобы высох плащ, И дорогу, чтоб с тобой по пути... 22. ЗАКЛЮЧЕНИЕ Они снова сидят вокруг меня, все за тем же столом, за тем же абажуром. Уже другие. Я читаю им письмо Герцена "Сыну моему Александру": "...Протест независимой личности против устарелого, рабского и полного лжи, против нелепых идолов, принадлежащих иному времени и бессмысленно доживающих свой век между нами, мешая одним, пугая других..." Читаю. И сразу же нетерпеливо поднимается девичья рука: - Можно? Мне кажется, что нам эти предостережения уже не нужны. Может, лет пять-шесть назад, не знаю... Вот так: им это уже не нужно, они уже умные. А, может, именно им и нужно? Не слишком ли легко все им досталось? Как писал тот же Герцен: "...Просто по праву наследства?.." Отрицание - с воздуха, сомнение с налета, ирония с куста... Герцен может говорить о "праве наследства": он на безмыслии не обжигался. Чего не было, того не было. А мы это помним отчетливо: безмыслие нашего поколения, оголтелое заглатывание самой неправдоподобной неправды, торопящееся заявить о себе самодовольное единомыслие. Я уже говорила в этой работе о том, как двадцать с лишним лет своей жизни затратила на то, чтоб в меру своих заурядных сил и незаурядной, доставшейся по наследству добросовестности исследовать, как могло сложиться такое противоестественное, такое страшное, - то, что целое поколение на несколько исторических ходов вперед знало, что и по какому поводу думать, как и к чему отнестись, что восчувствовать со всем молодым пылом и страстью... Нам, бедным, и в голову не приходило, что все это жутковато как-то. На знаменитого французского писателя обиделись, помнится (нам подсказали, что надо бы обидеться, и мы обиделись очень): он вернулся из России на родину и написал, что все мы, советские юноши и девушки, на одно лицо, - думаем одно, говорим одно... А чего он хотел, империалистический прихвостень, чего от нас ждал, - идейного разброда?..