Правденка (Сборник рассказов)   ::   Кабо Любовь

Так что мы теперь - навсегда пристыженные, мы ученые, нам этого нельзя, бездумного и легкого, повторяемого за другими. Пусть даже с обратным знаком повторяемого, все равно - нельзя. Мы мчимся в нашей взбаламученной современности, словно на рванувшейся в ледоход льдине, - берег разворачивается перед нами в непрестанной своей новизне. Кто там, на берегу? Кто-то кричит, машет руками, - то ли смеется над нами, то ли зовет на помощь. Обязательно прислушаться, непременно услышать, не упустить - ничего. Мне хорошо, я при деле: смотрю, как пробиваются вот у этих ребят, словно молодая травка по весне, их зелененькие мысли. Мне и самой странно, но, кажется, мы до чего-то договариваемся с ними, хоть я и старомодна, конечно, и вряд ли до конца понята ими. Не надо малодушествовать. Это я говорю своим сверстникам: малодушествовать - не надо. Как сказал все тот же умнейший Александр Иванович: "Может, и наш опыт чему-то послужит..." Сижу на пенушке, на самом солнышке, подставляю ласковым лучам лицо, жду: а что будет дальше? Какие, даст бог, будут еще обретения, какие, не дай бог, потери? Уже и галочкой вроде отметилась, совсем как в тех стихах, что в эпиграфе, - а все еще чего-то жду, жду... Получила я позднее, тоже по почте, и другое сочинение, - впрочем, вовсе и не сочинение, а любительский снимок. На нем - очень красивая девочка, умненькая и улыбчивая Даша, на солдатском плацу, залитом солнцем, прижимается к локтю высокого, ломкого парня в матросской форме, - сама нежность, сама любовь. На обороте - надпись. "Сочинение: во что я верю? Я верю - в Ваньку". И это "сочинение", вот сейчас, когда я перебираю их, рвет мне сердце, потому что маленький Петька у Даши есть, активный и предприимчивый, как поколения материнский предков, а Ванечки, в которого верят, Ванечки нет и, как говорится, не надо. Потому что Ванечка уже тогда, кажется, задумывался, несмотря на безукоризненную наружность Даши и темно-русую, медовую ее масть: в его семье эту нацию уважали не очень. А вот случай обратный, зеркальный, так сказать, - сочинение очень недоступной на вид и очень беззащитной девочки: "Сколько можно терпеть колотушки, которыми награждает жизнь!.." Это сочинение не о том, во что она верит, а о том, почему верить - перестает. Очередной поклонник Катьки, - так зовут девочку, - безукоризненно влюбленный и безукоризненно, казалось, воспитанный, после долгих своих просьб привел избранницу к своим родителям. Предполагаемый свекор подступил к дорогой гостье со скептической дотошностью много повидавшего иудея, уклончиво поднимая бровь каждый раз, когда девочке казалось, что разговор между ними идет на равных. "Врачи! - сказал он сыну, когда катькины следы уже были занесены снегом. - Это хорошо - врачи! Это деньги. Но что ты хочешь, Ося, - у нее же мама - русская." Бедные мои ребята! Вот так отзывается в моей душе: "бедные", "мои". Я очень точно сказала тогда, на кухне, еще не успев додумать до конца: "Верю - в вас." В них - верю. А ведь тогда не было еще ни землетрясения в Армении, ни всех этих событий на Кавказе, не было защиты Белого дома. Не было, между прочим, неожиданного звонка одного из ребят, Виталия В.: "Если почувствуете опасность, звоните на ближайший студенческий пост, - через пять минут у вас будут люди". Это было тогда, когда по Москве полозли слухи о готовящихся еврейских погромах. И никто не написал "Верю в коммунизм" или, предположим "не верю в коммунизм", "верю в перестройку". Впрочем, о перестройке тогда только-только начинали говорить. Звезда Горбачева едва поднималась. А о том, что будет после так называемой перестройки, мы в ту пору и предположить не могли. И еще одно сочинение: "Я верю в праздник. Праздник, который всегда с тобой. Верю, что его можно дарить окружающим, в первую очередь друзьям.