Прогноз на завтра   ::   Гладилин Анатолий

В длинноногой, неврастеничной борзой с настороженными ушами я узнаю - это мой ночной кошмар - своего начальника.

Мы входим в свою квартиру, и сверху притаившийся электросчетчик облизывается красным языком.

Дверная ручка скосила глаза на свой большой, искривленный, совсем не арийский нос.

Шкаф доступен, беззащитен, сосредоточен на своих мыслях, разложенных по полочкам.

По-наполеоновски нахлобучив трубку, как треуголку, следит за нами телефон.

Чемодан, плотно сжав губы, весь ушел в себя.

Кофейник гордо подбоченился и лихо сдвинул крышку набекрень.

Уж на что унылое рыло у телевизора, а ведь тоже - как идиот от рождения, с большим пустым лбом, - изображает из себя мыслителя.

Ботинки со шнурками, потупясь, выглядывают из-под кровати. У всех моих ботинок всегда одно выражение: они разбиты жизнью, изношены, хотя иногда и пытаются скрыть это под внешним глянцем.

Кровать, словно проснувшись, приподняла голову...

Но хватит. Попробуйте вспомнить лица своих близких, представить их застывшими, как на фотографии. Нет, выражение лиц меняется, колеблется, принимает сотни оттенков. Устоялись, неподвижны лица только тех, кого уже нет. Давно нет. Они врезались в нашу память, но это - копии последней карточки, что глядит на нас со стены крематория.

Теперь закройте глаза. Давайте вспомним свое лицо.

А имеем ли мы свое лицо?

4

Но на забор можно влезть.

Нечто вроде стройплощадки - бревна, ящики, большая катушка с кабелем. И вот с этой катушки я подпрыгнул и вскарабкался. Правда, сначала я оказался на четвереньках, потом сразу выпрямился. Представляю, странное зрелище, человек на каменном заборе среди бела дня, ну не совсем белый день, шесть вечера, но все-таки. Привлекать чье-то внимание, позировать не хотелось. Внизу кусты и открытые участки травы, куда можно было благополучно приземлиться. Полминуты я раздумывал - нельзя ли как-нибудь слезть. Отпадало. Я понял, что пройдет минута, и я ни за что не спрыгну. Тогда я бросил папку. Теперь путь назад был отрезан. "Парашютисты прыгают с трехметровой вышки - подбадривал я себя, - а тут максимум четыре метра". Итак, долго я буду загорать на заборе? Ну!

Я встал, поднял папку, потер ладони. На правой руке проступала ссадина. Ничего. Оказывается, я на что-то еще способен.

И дальше - через кусты я вышел на дорожку - солидный, респектабельный молодой человек - уже не совсем молодой, послушно откликающийся на "дяденьку".

Больные в серых халатах и одноцветных пижамах неторопливо прогуливались по саду. Человек пять ребят играло в волейбол. Нянечки, заняв "узловые пункты", там, где дорожка поворачивала и все просматривалось, мирно беседовали между собой. Кажется, мое появление прошло незаметным.

Она сидела на скамейке с двумя своими новыми подругами. Я окликнул, она обернулась и, конечно, очень обрадовалась. Подруги как-то сразу исчезли, а я смотрел на ее улыбающееся, некрасивое, а может быть, и красивое - я уже давно не знал, какое оно, - лицо моей жены, лицо всегда милое для меня, лицо моей девочки.

- Как ты попал сюда? Через забор? Вот и зря. Сегодня как раз хорошая сестра. Она бы пропустила тебя через первое отделение. Почему ты не поздоровался с Олей и Наташей? Да? Я не слышала. Ну ладно. Как дома? Как Алена?

Я беру ее под руку, и мы идем по аллее, и я говорю с ней так, как разговаривают с маленьким ребенком - растягивая слова, добродушно покровительственная интонация, знак вопроса в конце каждого предложения.